— Спасибо, доктор, — с дрожью в голосе проговорил он, — что вы так высоко меня цените! Постараюсь, чтобы слова не расходились с делом. А пока я только учусь морскому ремеслу.
— Дитя мое, ты стал матросом уже тогда, когда вытащил из воды крупную рыбу у моста Искусств. Ты единственный на шлюпе смело рискнул жизнью ради нас! Ты храбрый мальчик, настоящий матрос! Это я тебе говорю, доктор Ламперьер.
— События развивались с такой невероятной быстротой, что до сих пор мы как следует не представились друг другу, — вступил в разговор Андре.
— Да, действительно! Ламперьер, доктор медицины и, как вы уже догадались, уроженец Марселя — города, где сто́ит родиться! И если история парижанина Фрике весьма любопытна, то моя и вовсе невероятна, сейчас расскажу…
Но вдруг послышалась стрельба.
Крики, а скорее вой взбесившихся собак, сопровождаемый рвущей уши музыкой, накладывались на грохот выстрелов.
На племя кто-то напал? Маловероятно.
Казалось, туземцы[67] предавались какому-то безумному веселью. Веселью, опасному с точки зрения трех пленных европейцев.
— Уж не нам ли они так радуются? — произнес Фрике. — Боюсь, это тот самый случай, когда говорят: «Так весело, что даже страшно».
Стрельба становилась все громче и интенсивнее.
— Похоже, — заметил Андре, — племя знакомо с порохом, но не стремится его экономить.
Благодаря рассказу Фрике о приключениях ночь пролетела быстро, трое друзей даже не успели сомкнуть глаз, и проникшие в хижину первые лучи солнца застали их врасплох.
— Только бы не заставили опять есть эти чертовы деликатесы!
— О нет, самое раннее, они придут в девять утра, а сейчас только три.
— Что же означает весь этот шум?
— Необходимо срочно убрать химические аппараты. Дикари сообразительны и могут заподозрить неладное.
Тотчас же жаровню задвинули в угол, а реторту с высовывавшейся из горлышка трубкой и корзину с двуокисью марганца засунули на нечто вроде этажерки, сработанной на скорую руку и украшенной странноватым орнаментом.
— Итак, уборка закончена.
В этот момент дверь отворилась, шум еще усилился и перед глазами троих друзей предстала следующая картина.
Нестерпимо яркое солнце освещало двух туземцев в почтительных позах и мужчину двухметрового роста с лицом, точно вырезанным из дерева. Колосс[68] был одет в ослепительно белый бурнус[69], ниспадающий до щиколоток, на ногах виднелись сапоги из рыжеватого сафьяна, а руки были унизаны золотыми и серебряными перстнями.
Этот человек, по виду и одежде — мусульманин, имел целый арсенал:
