Лежа на боку, поджав колени к подбородку и плотно зажав руки под мышками, Тилли ждала, когда лавина ее отчаяния наконец прорвется наружу. Но, как ни странно, этого не произошло. Как будто все ее слезы застыли, образовав ледяную гору, придавившую собой ее живот — и ее ребенка.
— Марк, — произнесла она вслух. И еще раз, уже громче, повторила: — Марк. — И увидела, как это имя, взлетев, пронеслось над застывшей землей, упало на черный могильный холм, проникло сквозь мерзлые комья, сквозь деревянную крышку гроба, коснулось губ того, кто покоился в нем, и он ожил. Он вновь был с ней: его голова лежала на подушке рядом с ее головой, его глаза в свете лампы смотрела в ее глаза, и его голос шептал: «Ты прекрасна, Тилли Троттер. Ты знаешь об этом? Ты прекрасна».
Январь медленно, день за днем, скользил прочь по обледенелым дорогам. Морозы стояли такие, что даже в полдень у людей брови и ресницы покрывались инеем, а скотину в стойлах сковывало смертным холодом.
Большая часть времени у Тилли уходила на то, чтобы пилить и колоть дрова для камина. Она как будто вновь вернулась в свое детство и отрочество, только теперь заготовка дров не доставляла ей удовольствия.
В феврале домик мистера Бургесса занесло снегом по самые окна, всякая связь с Мэнором прервалась почти что на неделю. Тилли была уверена, что, не будь ее рядом, старик не пережил бы этой зимы. Проводя свои дни в обществе книг, он совершенно не обращал внимания на потребности собственного тела, и пледы, в которые он кутался вместо того, чтобы, бросив вызов стихиям, выйти на улицу и принести дров, не смогли бы защитить его от беспощадного, пронизывающего холода. Вдобавок мистер Бургесс почти не заботился и о еде, довольствуясь лишь овсянкой и чаем. Размышляя об этом, Тилли сказала себе: «Значит, все что произошло все же имеет хоть одну положительную сторону».
Живот ее рос, казалось, с каждым днем, и тело ее уже ощущало его тяжесть. Физически Тилли чувствовала себя довольно хорошо, если не считать непроходящей тупой боли в сердце и постоянного холода: вокруг маленького домика не росло ни одного деревца, он стоял открытый всем ветрам, и хотя стены его были пятнадцати дюймов толщиной, ни они, ни каменный пол не хранили тепла.
Наконец после двух солнечных дней подряд, немного потеплело, дороги словно ожили. Однако люди не могли передвигаться ни верхом, ни в повозках — только пешком, притом иногда увязая по пояс в снегу.
