Покоен, как дитя в объятьях материнских,
Как птица, ты паришь, несомый ветром теплым,
Беспечен и любим, и оставаясь добрым.
Но отнял мир то, что тобой любимо,
И чашу с ядом не пронес он мимо.
Горит ожог на сердце, кровь сжигает,
И сердце биться словно забывает.
И это я? Ведь в этом самом мире
Был гостем званым я на пышном пире!
О нет, мой друг, печально заблужденье,
Ты должен стать лишь новою мишенью —
Страданьями, как сотней стрел, пробитой,
Кровавых слез рекой, тобой излитой.
Когда я закончил, Пери улыбнулась.
— Прекрасно! — сказала она. — Но разве это из «Шахнаме»? Не узнаю.
— Это Насир, хотя это слабая имитация стихов Фирдоуси, озаряющих мир.
— Звучит словно сказано о падении Джемшида — и о конце давным-давно созданного им земного рая.
— Насир вдохновлялся им, — отвечал я, пораженный: она знала поэму настолько хорошо, что смогла отличить два десятка строк от шестидесяти тысяч.
— Великий Самарканди говорит в «Четырех исповедях», что поэту следует знать наизусть тридцать тысяч строк, — сказала она, словно прочитав мои мысли.
— По тому, что я слышал, не удивлюсь, что вы их знаете.
Она не обратила внимания на лесть:
— А что означают эти строки?
Я мгновение поразмыслил над ними.
— Полагаю, что это означает: если ты даже великий шах, не ожидай, что твоя жизнь пройдет безмятежно, ведь даже самых удачливых мир жестоко дрессирует.
— А тебя мир дрессировал?
— Непременно, — сказал я. — Я потерял отца и мать, когда был еще юн, и расставался с другими вещами, которые не ожидал потерять.
Взгляд Пери смягчился, став почти детским.
— Да будет мир их душам, — отвечала она.
— Благодарю вас.
— Я слышала, что ты очень верен, — сказала она, — как и многие из вас.
— Мы известны этим.
— Если бы ты служил мне, кому ты явил бы верность, мне или шаху?
По затылку моему пробежали мурашки. Как многие из нас, я был подчинен прежде всего шаху, но сейчас мне нужен был изобретательный ответ.
— Вам, — ответил я и, когда она поддразнивающе взглянула на меня, быстро добавил: — Ибо знаю, что каждое ваше решение принимается вернейшей из слуг шаха.
— Почему ты хочешь служить мне?
Первой на ум пришла обычная лесть, но я знал, что это ее не впечатлит.
— Мне выпала честь в течение многих лет опекать вашего брата Махмуда, а затем я служил визирем у вашей матушки. Теперь, когда ее больше нет при дворе, я жажду ответственных дел.
Настоящая причина, конечно, была совсем не та. Многие честолюбивые люди добивались возвышения, служа царицам, и я хотел именно этого.
