. Далее Пушкин должен был высказать уверение, что он раскаивается в грехе молодости, совершенном задолго до его разговора с царем в сентябре 1826 года, когда он обещал не писать ничего против власти или религии, и что он всеми силами стремится уничтожать любые списки поэмы, имеющие быть в обращении (что он впоследствии всячески и демонстрировал).
Озвученные в письме имена участников скандальной адюльтерной истории, с одной стороны, неизбежно связывали руки Николаю, лишая его возможности продолжать расследование; с другой стороны, поведение Пушкина, запечатавшего конверт с письмом и устроившего так, что оно не было вскрыто, показало царю, что на деликатность поэта можно положиться. Это и дало Николаю возможность выйти из положения и, не кривя душой – хотя и противореча своим же словам ( «…желаю, чтоб он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость» ), – заявить, что «он сам знает, кто виновник этих стихов» , уничтожить пушкинское письмо и «закрыть дело».
VI
Вернемся к поэме. Совершенно очевидно, что если под Господом Богом подразумевался Александр I, то под Архангелом Гавриилом в ней выведен офицер свиты императора флигель-адъютант Брозин. Напрашивается вопрос, кто же в ней «третий»? Кого Пушкин подразумевал под С атаной , самым оскорбительным персонажем поэмы? Ответ легко находится, как только мы перечислим наиболее ходовые синонимы: Лукавый , Змий . Думается, поэта потому и привлек этот сюжет, что жизнь подбросила реальную адюльтерную ситуацию именно с этими, нужными ему «действующими лицами». Не говоря уж о совпадении имени «Мария» и прозрачности эпиграмматического выпада в адрес Александра I , возможность изобразить в виде Змия того, кто у Пушкина, постоянно общавшегося на Юге в 1821 – 1822 гг. с членами тайных обществ, вызывал еще более мощное негативное отношение, видимо и стала главной причиной написания «поэмы в мистическом роде» .
Лацис ограничился процитированной им частью фразы ( “…Я стал придворным” ), полагая (вслед за С.М.Бонди), что главной целью Пушкина были придворные нравы; в таком понимании этой фразы и расшифрованного Бонди посвящения поэмы («Вот Муза, резвая болтунья, Которую ты столь любил. Раскаялась моя шалунья: Придворный тон ее пленил …» ) Лацис с мнением Бонди солидаризировался. Однако, думается, предлагая такое объяснение названию поэмы и ее содержанию, пушкинисты замысел поэта недооценили. Впоследствии Пушкин еще раз использует эту историю с Александром I и Нарышкиной (мы вернемся к этому в последней главе) – вот там речь шла именно о нравах, о чем свидетельствовало привлечение к этой истории имени гомосексуалиста Борха; здесь же
