легенды, передаваемой Вигелем».
Лернер утверждал, что письмо Раевского в Михайловское от 21 августа 1824 года – единственное его письмо к Пушкину и что после него их переписка оборвалась, поскольку Пушкин перестал доверять Раевскому. Гершензон опровергает и это утверждение: «18 октября С.Волконский переслал Пушкину другое письмо Раевского, и мы вправе думать, что этому второму письму предшествовал ответ Пушкина на первое письмо Раевского».
Лернер утверждал, что близости между ними с тех пор не было и, цитируя пушкинское стихотворение «КОВАРНОСТЬ» , которое он считал написанным о Раевском, полагал, что тот был в душе Пушкина «осужден последним приговором» . Гершензон опровергает и это утверждение – привожу обширную цитату из той же его статьи, чтобы не только раз и навсегда покончить с этими «пушкиноведческими» домыслами, но и показать, что уже в 1919 году они были разоблачены и что если они дожили до наших дней, то исключительно в силу нежелания некоторых пушкинистов замечать неудобные для них факты:
«Несколько лет после этого они не встречались, живя в разных местах, – писал Гершензон, – но Пушкин сохранял самое теплое чувство к Раевскому. Летом 1825 года, отвечая на письмо Н.Н.Раевского-младшего, он в первых строках спрашивает: “Что делает ваш брат? Вы ничего не пишете мне о нем в письме от 13 мая. Лечится ли он?” Когда в январе 1826 года до Пушкина дошли первые слухи об арестах, связанных с мятежом 14 декабря, он второпях написал Дельвигу письмо, содержавшее только один тревожный вопрос: не случилось ли чего с Раевским? Вот это письмо, опрокидывающее все догадки об охлаждении Пушкина к Раевскому, о приурочении к последнему пиесы «КОВАРНОСТЬ» и пр.; привожу его целиком . “Милый Барон! Вы обо мне безпокоитесь и напрасно – я человек мирный. Но я безпокоюсь – и дай Бог, чтоб было понапрасну – мне сказывали, что А.Раевский под арестом. Не сомневаюсь в его политической безвинности – но он болен ногами и сырость казематов будет для него смертельна. Узнай, где он, и успокой меня. Прощай, мой милый друг. П .” Так не пишут о человеке, нанесшем смертельную рану. И точно так же, если бы Пушкин таил горечь против Раевского, он не вспомнил бы в «Путешествии в Арзрум» – без другой надобности, кроме прелести воспоминания, – как он в 1820 году сиживал с Раевским на берегах Подкумка. В последние годы своей жизни Пушкин, наезжая в Москву, не раз дружески встречался с Раевским, о чем свидетельствуют его письма к жене».
