Вот такие дела. Будущее наступило. И что-то в нём умерло.
Во-первых, умерла деревня. Уже за восемьдесят километров от города деревня «выглядела необитаемой: большинство домов прорастали изнутри деревьями, несколько избёнок покрепче со следами свежей краски были законсервированы до следующего лета. Ни лая собак, ни квохтанья кур». Даже если герой живёт в деревне (рассказ «Крещенский лёд»), деревенская жизнь его представлена засолкой и поеданием огурцов, зимним ношением австралийских угг (валенки неактуальны) и переживаниями по поводу своей еврейской фамилии.
Во-вторых, умерло достоинство стариков – либо уважение к ним. У Василия Шукшина старики – это крепкие совестливые люди, соль земли. В рассказе «Охота жить» старик, движимый обидой, на лыжах догоняет молодого и борзого бандита, укравшего у него ружьё и табак. В рассказе «Солнце, старик и девушка» девушка-художница, два дня разговаривая со стариком, так и не понимает, что он – слепой, настолько в нём нет жалкости, беспомощности. В рассказе «Как помирал старик» старик умирает спокойно, строго, попрощавшись с женой и дав указания, как его следует хоронить. Как это не похоже ни на «злобного старикашку» Авраама из «Он скоро умрёт», ни на бедного попрошайку из «Скребётся» – этот и вовсе напоминает герою деревенского щенка! Силой духа у Снегирёва наделён лишь один старик – умирающий от рака кишечника бывший энкавэдэшник. Для компенсации он в той же мере наделён физической мерзостью, даже глаза его сравнены с дырками нужников.
Когда же порвалась связь времён? Почему у Шукшина, чей отец, вообще говоря, был арестован и расстрелян в проклятом крестьянском 33-м году (не в 37–38-м, когда сосредоточились на интеллигенции), не было потребности мучительно примиряться с памятью о прошлом. Откуда оно взялось у нынешних офисных работников? И ведь нельзя сказать, что Шукшина не занимала проблема непонимания «отцов и детей». Да нет же – он обращается к ней очень часто. И не сказать, что не было у его героев душевных метаний и что чувствовали они менее тонко. Пупырышки, правда, их заботили мало, но метания были, и вопросы «зачем я здесь, зачем я вообще?» беспокоили сердце, и оставляли герои родную деревню в поисках лучшей и красивой жизни, и находили её.
Не было одного – фатальности разрыва. Герои Шукшина, и поступая во ВГИК, и уезжая к морю, в Гагры, помнили о родной сибирской деревне. Герои Снегирёва едут к океану, в Майами, а помнят в лучшем случае вот о чём: «Там, за водой, за кораблями, дом. Там сын. Там страна, которой нет в списке и вместе с которой мне ещё предстоит возникнуть. Пора туда возвращаться, ведь столько ещё надо успеть». Это хорошие мысли. Дом. Сын. Возвращаться. Вот только когда же у тебя пропала страна, «вместе с которой ещё предстоит возникнуть»? Разве в 1917 году страна меньше «пропала», чем в 1991-м? Нет, не меньше. Отчего же тогда не было корёжащего душу желания побороть прошлое, отчего оно было источником силы, а не слабости? Не для всех, впрочем, – городские послереволюционные агитаторы ещё погромили «старый режим», который надлежало разрушить до основания.
