Среди студентов Московского юридического института было много студентов евреев не только из Москвы, но и с Украины и Белоруссии. Здание института было рядом с московской консерваторией, и часто брат учился у нас, а сестра — в консерватории, или наоборот. Евреев среди студентов-юристов было так много, что в общежитии института в Козицком переулке, что на улице Горького у Елисеевского магазина, часто в комнате из четырех проживающих трое были евреями, а один русским и к нему шутя обращались: «Эй, нацмен, открой форточку!».
Когда началась война, сотни молодых юристов, окончивших в это время юридические институты в Москве, Ленинграде, Харькове и Минске, попали на курсы Военно-юридической академии. Я был среди них. В нашем курсантском батальоне было столько молодых евреев с Украины и Белоруссии, знавших идиш, что я помню, как в большой группе курсантов строем возвращался из театра, и ребята в строю хором запели еврейскую песню на идиш.
Вскоре наш курсантский батальон закончил быстрое обучение по программе Военно-юридической академии и нас разослали по фронтам. Но фронтов было много, и поэтому среди попавших в это время на Южный фронт я был единственным евреем. Имело значение и то, что многие окончившие курсы Военно-юридической академии получили направление на фронт не в военные трибуналы, а в военные прокуратуры. По-разному сложились их судьбы. Так, мой однокашник по Московскому юридическому институту Зейда Фрейдин был направлен на службу на фронт в Военную прокуратуру на должность военного следователя. При быстром наступлении немцев он оказался на оккупированной территории, но не попал к немцам, а пришел в свой родной, оккупированный немцами, Курск и там скрывался.
Когда Курск был освобожден Красной армией, советские власти арестовали Зейду Фрейдина, подвергли серьезным репрессиям, и он уже по окончании войны не мог работать юристом, а работал товароведом в системе потребительской кооперации. По логике советских властей Зейда Фрейдин как еврей должен был быть уничтожен немцами, а если он остался жив, то тут что-то не то, и они обрушили на него удар своей репрессивной машины.
Среди работников трибунала, где мне приходилось служить, я очень часто оказывался единственным евреем. Антисемитизма я не чувствовал. Наоборот, приходилось слышать разговоры другого рода, особенно среди солдат, обслуживавших трибунал. Я, как и все офицеры военно-юридического состава, носил в петлицах изображение щита с двумя мечами. Солдаты мне говорили, что когда немцы захватывают офицеров с такими знаками различия, то расстреливают их сразу, а тебя как еврея расстреляют тотчас. Мне казалось, что они меня особо оберегают от всяких случайностей.
