Вообще, надо заметить, Петя единственный смотрел на Кузю искоса и хмуро. По мере того как Академик набирал очки, рейтинг недавнего лидера стремительно падал. Даже Фома, постепенно приручаемый Кукушкиным, вышел из подчинения — собственно, с той самой ночи, когда отправил Безухого в нокдаун. В поисках нового адъютанта Петр остановился на Михалыче. Молчаливый красавец ни с кем не сближался, был уравновешен и явно скучал. Петя, человек военный, чувствовал в нем скрытую силу. Да, приблизить эту темную лошадку было бы совсем неплохо.
— Как думаешь, Михалыч, долго нам тут еще париться? — Напарники стащили во двор контейнер с продуктами жизнедеятельности и перекуривали, наблюдая за работой идущего в ногу с кризисом элососа.
— Видите ли, Петр, — усмехнулся Михалыч. — Я плохо учился в школе и уже много лет заочно борюсь с высшим образованием. Но даже я запомнил одну сильную идею из курса российской истории: революционная ситуация — это когда верхи не могут, а низы не хотят. Если что-то очень упорно повторять, смысл теряется, но набор слов в определенном порядке застревает в голове навсегда. Эта мантра… Знаешь, что такое «мантра»?
Петр сплюнул табачные крошки и похлопал студента по плечу:
— Не зли меня, мальчик. Один академик у нас уже есть.
Михалыч пожал плечами:
— Сам спросил. Если для завязки разговора, тогда другое дело. А если тебя мое мнение интересует… Интересует?
— Ну.
— То мне не нравится, что вы все здесь уже ко всему привыкли.
— А ты?
— А что ты про меня знаешь? Я, может, здесь вообще отсиживаюсь. От ментов прячусь. Надежней местечка не придумаешь.
— Да иди ты, знаешь куда… С тобой серьезно, а ты пургу гонишь…
Петр побрел к дверям черного хода, но Михалыч окликнул:
— Эй! Я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся. У меня бабок припрятано лимон баксов. Около того. На контору одну работал, с квартирами кой-чего химичили…
— Старушек мочил? — криво ухмыльнулся Петя. — Как этот, Тараторкин, что играет, видал по телеку?
— Не, не мочил, этого греха не было. Там система другая была, все по закону…
Михалыч, вечный студент института культуры в Химках, который в девяностые годы тотальной смены вывесок, как и все остальные нормальные институты и даже училища, неожиданно стал университетом, — этот вышеуказанный Михалыч имел мечту. Съехать из блочного сарая, где жил в смежной двушке с матерью и братом, там же, на Левобережной, — в особняк где-нибудь типа на Рублевке. Он презирал нищету своей семьи, одновременно же презирал и ненавидел богатеев, которые путем махинаций приобрели все то, что могло бы принадлежать ему, если бы в стране работал закон и людям платили по труду.
