— Чего вам надо?! Пропустите! — Касторский пытался обогнуть парочку, однако Кузя, как казалось обезумевшему от страха Платону, качался перед ним в воздухе, не давая пройти по узкому тротуару.
— Платон Егорыч, да не волнуйтесь вы так. Я узнал вас сразу же. Мы с вами… — Кузя на секунду задумался. — Мы отдыхали с вами, не помните?
— Где это? — Касторский спросил подозрительно, но несколько успокоившись.
— В Сочи, — ляпнула вдруг Алиса, и Кузя больно сжал ее руку.
— Ах, в Сочи… В 2005-м, что ли?
— Ну да, — Кузя облегченно вздохнул. — В этом, в санатории, о господи, вот стал забывать названия…
— Фабрициуса?
— Ах, ну конечно! Вот голова дырявая! Вся память на Толстого уходит…
— Хорошее место. Ванны отличные. У меня ведь, если помните, подагра, мучение страшное…
— А у меня остеохондроз, — как всегда сказала правду Алиса. — Мне очень массажи помогли.
— Странно, что я вас не признал… Такая интересная женщина, — галантно пропищал Касторский. Он уже совершенно пришел в себя, и ему показалось, что этот полный симпатичный учитель и вправду ему чем-то знаком.
— Знаете, — Алиса мило улыбнулась, — от одежды ведь многое зависит…
— А там, на юге-то, — какая одежда? Одни трусы! — Касторский хихикнул, и Кузя с Алиской залились смехом.
— Может, отметим встречу, а, Платон Егорыч? Мы тут рядышком совсем живем…
Касторский было заменжевался, что неудобно, так вот сразу в гости, он и не одет, и с пустыми руками…
— Позвольте, я хоть что-нибудь куплю!
— И не позволю, и не просите! — улыбался Кузя. — Мы с женой так рады встрече, уж вы позвольте вас пригласить!
— Да-да! У меня обед еще горячий, — вошла в роль Алиса, и Кузя снова дернул ее за руку.
— Ты пойди, Алечка, распорядись там, а мы с Платон Егорычем зайдем за хлебом. Не возражаете?
Кузя кинул Алиске в раскрытую по обыкновению сумку ключи, и та побежала варить картошку.
…Сидели очень хорошо. Говорили о Толстом, о русском пьянстве… Есенин, Фадеев, Олег Ефремов, та же Фурцева…
— А взять Мусоргский — уж на что гений, так, говорят, помер от пьянства, — заметил Касторский.
Незаметно перешли на Чайковского, а там и на холеру…
Тут Касторского и понесло. Расслабившись, как и положено пьянчужке, с грамм трехсот водки на почти голодный желудок (картошка с килькой и огурцами и бутерброды с остатками сала, небогато живут учителя) Платон завел жалобную речь о своей больнице и ее хулиганском контингенте.
— Так и норовят сбежать. У одного сестру зарезали…
— Как зарезали? Медсестру?
