— И ты его простила?
— В первый раз — да. Полностью. Во второй раз я через это переступила, но уже никогда потом не относилась к нему по-прежнему. Я больше ему не доверяла. У меня всегда сосало под ложечкой, когда я искала следы помады у него на воротничках сорочек или номера телефонов в бумажнике. Из-за этого я чувствовала себя униженной. Из-за него. Тогда я и решила опять работать. Мне это нужно было для себя. Кроме того, мне кажется, я всегда знала, что он снова это сделает...
Она умолкает, взгляд ее устремлен в пространство.
Мне очень хочется обнять ее, но вместо этого я задаю еще один трудный вопрос:
— Думаешь, поэтому ты перестала... доверять всем мужчинам?
— Быть может, — отвечает она, нервно глянув в сторону лестницы, как будто боясь, что Ник или Декстер поймают ее злословящей. Она переходит на шепот. — И может, именно поэтому я так огорчилась из-за твоего брата... когда он разорвал первую помолвку.
Еще один первый раз — оказывается, я и понятия не имела о том, что моя мать подозревала возможную неверность, как и то, что Декстер мог ее чем-то огорчить.
— Но он хотя бы не был женат, — замечаю я.
— Верно. То же самое сказала себе и я. А кроме того, я терпеть не могла эту Дарси, — говорит мама, ссылаясь на прежнюю подругу Декса. — Поэтому результат оказался положительным.
Я открываю рог, чтобы продолжить разговор, но передумываю.
— Выкладывай, — говорит мама.
Я снова медлю в нерешительности, а потом спрашиваю:
— Ты доверяешь Нику?
— Доверяешь ли Нику ты? — парирует мама. — Это более важный вопрос.
— Доверяю, мама, — отвечаю я, прикладывая к сердцу кулак. — Я знаю, он не идеален.
— Никто не совершенен, — произносит она тем томом, каким проповедники-евангелисты говорят «аминь»
— И знаю, что наш брак не идеален, — говорю я, вспоминая о скверном начале вчерашнего вечера.
— Ни один брак не совершенен, — говорит она, качая головой.
Аминь.
— Но он никогда мне не изменит.
Мама устремляет на меня взгляд, обычно воспринимаемый мной как властный, но в прозрачном золотистом свете раннего утра я вижу в нем только материнскую озабоченность.
Она накрывает ладонями мои руки.
— Ник — хороший человек, — говорит она. — На самом деле... Но одному я научилась в жизни: никогда не говори «никогда».
Я жду, что еще она скажет, и слышу, как с верхней ступеньки лестницы зовет меня Фрэнк, нарушая очарование нашей близости.
— И в конечном счете, — продолжает она, не обращая внимания на нарастающие призывы своего внука, сидя так спокойно, словно не слышит его, — все, что у тебя действительно есть, — это ты сама.
