— Но она будет прозрачная? Через нее можно будет видеть?
— Да. Прозрачная, чтобы мы наблюдали процесс побледнения рубца и видели, где поднимается давление... Со временем специалист подгонит маску, внося изменения в слепок и моделируя пластик с помощью нагревания. — Он всматривается в ее лицо, словно ищет что-то. — Ну как, не страшно звучит?
Она качает головой, чуточку ободренная.
— Вопросы есть?
— Нет. Во всяком случае, пока, — тихо отвечает Вэлери.
Доктор Руссо кивает:
— Хорошо. Позвоните мне, если они возникнут. В любое время. Мой номер у вас есть.
— Спасибо, доктор Руссо, — говорит Вэлери.
— Ник, — поправляет он Вэлери по меньшей мере в четвертый раз.
— Ник, — повторяет она, и их глаза снова встречаются. И опять воцаряется молчание, совсем как перед этим, но теперь Вэлери чувствует себя спокойнее, почти наслаждаясь мирным ощущением товарищества.
Ник, похоже, испытывает сходные чувства, так как улыбается и легко меняет тему.
— Чарли упомянул, что вы юрист, — говорит он.
Вэлери кивает, гадая, когда и в каком контексте Чарли обсуждал ее профессию.
— На чем вы специализируетесь? — спрашивает Ник.
— Я веду корпоративные тяжбы, — отвечает она, думая, какой далекой и неважной кажется ей фирма со всей своей политикой. После несчастного случая с Чарли Вэлери вспоминала о фирме всего несколько раз, в связи со звонками начальника отдела, который заверил, что все ее дела и клиенты пристроены и ей не о чем волноваться. Она не могла понять, почему позволяла работе так ее нервировать.
— Вы учились в юридической школе где-то здесь? — спрашивает он.
Вэлери кивает:
— Да, я училась в Гарварде.
Обычно она избегает этого названия, но вовсе не из чувства ложной скромности, из-за которого многие ее однокурсники говорят: «Я учился в школе в Кембридже», — а потому, что до сих пор не чувствует себя достойной этого имени.
Но с Ником совсем другое дело. Он, как ей известно, тоже учился там и извлек из этого максимум. И точно, Ник преспокойно кивает и спрашивает:
— Вы всегда хотели стать юристом?
Она думает над этим, над правдой: настоящей страсти к юриспруденции у нее не было, она просто хотела добиться чего-то как самоцели. В особенности после рождения Чарли, когда ей отчаянно хотелось хорошо зарабатывать, чтобы обеспечивать сына. Сделать то, чем Чарли мог бы гордиться, и она таким образом компенсировала бы ему отсутствие отца.
Ничего этого она, разумеется, не говорит, а лишь отвечает:
— Да нет, на самом-то деле. Пару лет я проработала помощником юриста и поняла, что я умнее юристов моей фирмы... — Тут она улыбается и предпринимает опасную попытку пошутить, первую за целую вечность: — Вероятно, так же говорят о вас ваши медсестры.
