Леди Лэчдэйл опасалась, что Констанс, пылко отдаваясь своему многотрудному делу, подвергает суровому испытанию не только свои силы, но и снисходительность общества. Оставалась единственная надежда, что Констанс излечит замужество и супружеский постельный режим, в результате чего она, демобилизовавшись, перейдет в единобрачие. Пока еще нечего было спрашивать: «Кто же в конце концов женится на Констанс?» Скорее этот вопрос следовало поставить так: «За кого же все-таки Констанс выйдет?» От претендентов не было отбоя, и Констанс развлекалась, устраивая неофициальные помолвки. Вся беда была в том, что ни один из них не был в достаточной степени возвышен – или низок, – чтобы удовлетворить ее требования. Молодой герцог Летермирский был искренне предан ей, но вынужден был отправиться в армию и принять участие в битве на Сомме, так как Констанс через неделю расторгла их помолвку.
– Но, моя дорогая, – сказала леди Лэчдэйл, слегка огорченная. – Неужели это уже непоправимо? В чем он провинился?
– Он глуп, – убежденно ответила Констанс.
– Но почему же? Что он такое сделал?
– Ничего он не сделал! – отрезала Констанс с нескрываемым презрением. – У него мозги, как у нашей собаки Тоби. Я спросила его, когда он в последний раз видел Нижинского,[17] a он захихикал и спросил: «Это что, такой русский коктейль?» Дурак, и больше ничего.
Леди Лэчдэйл осторожно намекнула, что Констанс была несколько строга к герцогу, почти потерявшему голову от любви, за эту неудачную шутку, но та только еще пуще ожесточилась. Другая, более серьезная помолвка, которая длилась десять дней – с итальянским принцем Монге-Карино, – была расторгнута им самим, после нелепой вспышки южной ревности. На вечеринке, наполовину раздевшись, Констанс села на колени к одному отвратительному еврейчику и целовала его в полной уверенности, что он – непризнанный гений, так как написанная им книга была столь непристойна, что ее не напечатали бы даже в Дижоне. Принц заявил, что благородные итальянки никогда не позволяют себе подобных вещей на званых вечерах, и удалился. Незнакомый с обычаями английских джентльменов, он, не сказав ни слова никому, даже леди Лэчдэйл, тотчас уехал к себе в Италию.
Эти мимолетные помолвки, скорее ускорявшие, нежели оттягивавшие расставание, причиняли леди Лэчдэйл немало огорчений. Возможно, они обогащали молодую девушку познанием человеческой натуры и приучали ее к самостоятельности, но не злоупотребляла ли она этим?
