Дамиана с опаской поглядывала на него.
Рядом с нами на других скамейках пассажиры тоже говорили о Христе. Беседу вели трое поджарых мужчин и толстяк, видно, помещик. Последний рассказывал историю Христа, копаясь в ней с такой дотошностью, словно разыскивал конец порвавшейся нити в натянутой на ткацкий станок основе. Он либо сам плохо знал эту историю, либо нарочно ее искажал, чтобы сбить с толку своих слушателей.
— Жители Итапе гордятся им, говорят, что он творит чудеса.
— Ясно, — сказал один из собеседников. — Где вера, там и чудеса.
— Если бы это было так, Нуньес, — возразил ему другой, и в его голосе почувствовалось раздражение, — тогда Итапе, Каакупё, Тобати, Kaacaнá — все деревни со святыми чудотворцами были бы самыми процветающими в республике.
— Знаем, знаем, — сказал первый. — Вера мешает прогрессу. Это нам известно.
— Вы видели Итапе? — настаивал другой. — Там ничего не изменилось, все как сто лет назад, до Тройственного союза, будто революций и не было.
— Там сахарный завод выстроили, — сказал помещик.
— Уж никак не стараниями Христа.
— Тут особое дело, — снова сказал помещик, проводя платком по широкому потному лицу. На среднем пальце у него сверкал массивный перстень.
— Особое? В чем его особенность? — снова прозвучал голос, в котором слышалось раздражение.
— Христос из Итапе поначалу был еретиком.
Собеседники засмеялись, словно помещик удачно сострил, и даже мужчина, плохо скрывавший свое раздражение, тоже засмеялся. А живот помещика, украшенный серебряной цепочкой, затрясся от смеха, который, не добравшись до лица, так в животе и остался. И почему только этот помещик ехал вторым классом, вместе с нами?
— А правда, что его сделал прокаженный? — спросил один из поджарых. — Какой-то Гаспар Мора. Музыкант, кажется, или мастер музыкальных инструментов.
— Очередная басня, придуманная жителями Итапе, — съехидничал толстяк.
Меня так и подмывало расцарапать обеими руками его поганую рожу, но мой гнев смягчался, стоило только мне взглянуть на голубые глаза, поблескивавшие в тени. Кроме того, мой гнев умерялся восхищением, которое вызывали во мне перстень помещика, роскошный пояс и выглядывавший из кобуры пистолет с перламутровой рукояткой, пожелтевшей по краям от табачного дыма.
Я подумал: «Жаль, что нет старика Макарио, он бы ему не дал врать». И от этой мысли мне стало грустно.
— Вы откуда едете? — спросил помещик.
— Из ссылки.
— А, последняя революция?
— Вроде бы.
— Хорошо еще, что цивилисты
