— Каньи, — только и ответил тот.
Не поздоровался, не попытался снискать дружбу или хотя бы симпатию окружающих, как это делает всякий человек, оказавшийся в затруднительном положении, независимо от языка и национальности, независимо от того, какая с ним стряслась беда.
Выпил, расплатился и ушел.
— Посмотрим, чем он дышит, — сказал дон Матиас Соса.
— И смотреть нечего, — отозвался Альтамирано. — Козу тянет в горы, а свинья себе всегда грязи найдет.
— Он не коза и не свинья, — возразил лавочник. — Это вам не какой-нибудь бродяга. Чует мое сердце, что он человек знатный, эмигрант, бежавший откуда-то из Европы. Меня не проведешь. Пускай малость пообвыкнет. Уж я ему развяжу язык. Он у меня заговорит. Не может христианин долго скрывать, что у него на душе.
— Если только он христианин, — заметил Дехесус Альтамирано.
— Я его заставлю заговорить.
— Самой нья Лоле это не удалось — значит, дело нелегкое.
— Да тут дело-то особое. Ей не по зубам.
— Поживем — увидим…
Но немного им довелось увидеть, точнее — ничего они не увидели, кроме того, что иностранец по-прежнему бродил как неприкаянный. Вероятно, он решил остаться в деревне. Он часто заглядывал в лавку и неизменно просил каныо. Был всегда замкнут, но не из высокомерия. Причиной замкнутости, видимо, было уныние, а не гордость. Вечно один на один со своим молчанием. Оно составляло все его богатство. Собака и корзинка появилась позже. Как и остальное.
5
В те дни начали строить новую станцию и опять открыли железнодорожные мастерские. Под вновь проложенными путями, в глубокой воронке продолжали гнить человеческие кости. Всюду еще виднелись следы катастрофы, но деревня уже стремилась приобщиться к благам цивилизации, старалась сбросить с себя тягостное оцепенение, в котором пребывала более пяти лет.
Церковной общине во главе со священником удалось начать восстановление разрушенной колокольни. При помощи сложной системы блоков подняли колокол, и даже часы привезли из Асунсьона. Только эти часы показывали время наоборот; каменщик вделал их в стену вверх ногами. Так что строителям станции было чем поразвлечься и позабавиться. Об иностранце забыли. Он съехал с постоялого двора. Перестал ходить в лавку: вероятно, кончились деньги. Спал под деревьями, а в дождь— на паперти. Он наладил часы, и отец Бенитес не возражал против его ночевок, хотя дамы из церковной общины неприязненно косились на бродягу и выражали крайнее недовольство: иностранец смотрел на них как на пустое место.
