Иван прошел к зеркалу с выщербленными краями, что стояло в палатке на столе. Оглядел себя. Синяк на груди замечательный. И красная полоса на лбу тоже ничего. Красавец. Как раз для завтрашней церемонии.
Диалог за его спиной перешел в схватку.
– Паша, к твоему сведению, – сказал Пашка язвительно. – С карбидками не целуется. Потому что у него – что?
– Что?
– Диод! Честный диггерский диод. А не какая-нибудь карбидка-потаскушка!
Иван резко повернулся. Катя замерла. Лицо бледное и чудовищно красивое. Медуза Горгона, дубль два.
– Па-ша, – сказал Иван раздельно. – Выйди, пожалуйста.
– Я что…
– Выйди.
Когда Пашка вышел, Иван вернулся к койке. Не стесняясь, быстро сбросил штаны, что надевал под химзу, натянул чистые. Сунул руки в рукава рубашки, застегнул пуговицы. Посмотрел на упрямый затылок Кати, которая опять загремела своими банками-склянками. Красивый затылок, красивая шея.
– Готов? – спросила Катя, не оглядываясь.
– Да, – сказал Иван. Подошел к ней. – Не обижайся на Пашку.
– Не буду. Он прав. Я шлюха.
– Пашка дурак, – сказал Иван. – У него все – или черное, или белое.
– У меня тоже. Дала, не дала, так, что ли?!
Она резко повернулась к Ивану, вздернула подбородок.
– Нет. – Иван поднял руку, дотронулся до Катиной щеки. Почувствовал, что девушка дрожит. – Ты хорошая. Пашка тоже хороший, только дурак.
– Почему я такая невезучая, а? – Она смотрела так, словно действительно ждала, что Иван ответит.
Он вздохнул. «Не умею я утешать».
– Брось, – сказал Иван. – Ну… хватит. Твоя судьба где-то рядом, Пенелопа. Я уверен.
Она хмыкнула сквозь слезы.
– Придурок ты, Одиссей. Бабья погибель. Это я сразу поняла, как только ты на станции появился.
«К черту все!» Иван обнял Катю, притянул к себе. Прижал крепко, чувствуя опустошающую нежность. Это все равно остается – сколько бы времени не прошло.
– Все. Будет. Хорошо.
– Красивый ты, – сказала Катя развязно. – А Таня твоя молодец. Другие все суетились, а она себе королевой. Молодец. Так и надо. Вот ты и попался. – Она вдруг сбросила эту манеру. – Смотри. Будешь Таньке изменять – я тебе сама яйца отрежу. Вот этими самыми ножницами. Понял, Одиссей?
– Понял, – сказал Иван. Держал ее крепко, чувствуя, как уходит из Катиного тела дрожь. Голова кружилась – от усталости, наверно. Красный свет казался чересчур резким.
Все, пора на боковую. Только…
– Знаешь, зачем я ходил… – начал Иван.
В палатку ворвался Пашка. Угрюмо прошествовал к столу, схватил бочонок с пивом, буркнул: «Звиняйте, забыл». И вышел в дверь мимо остолбеневших любовников.
