— Вроде того.
— Что-нибудь сногсшибательное?
— Уж это точно.
— Пани будет играть в ней?
— Возможно, — ответил он.
— Разве это заранее не известно?
— Наверняка никогда нельзя знать.
— Жаль, — промолвила барменша. — Люди столько работали…
— Работали? — изумился Рутковский. — Когда же это?
— Да всю неделю.
— А вы не ошибаетесь?
— У меня в среду выходной, — пояснила барменша. — Так вот с прошлой среды они все время сидят здесь на террасе и что-то пишут.
Странно! Помнится, Ильза только позавчера сообщила ему о приезде этого малого из Познани. Конечно, он мог и перепутать: во время отпуска дни мало чем отличаются один от другого, к тому же и на память — увы! — нельзя положиться… Он попросил бросить в водку кусочек льда. Отсюда, от стойки бара, вся терраса была как на ладони.
Заняты были лишь четыре-пять столиков, и сплошь одной молодежью. Все тенты сложены, кроме того, который заслонял их столик: Рутковскому вредно было находиться на солнце. Он даже к концу лета ухитрялся сохранить белизну кожи, и густошоколадный загар на этих молодых людях показался сейчас Рутковскому похожим на униформу. Такую униформу носила барменша, и, конечно же, Ильза, и этот малый из Познани.
Оба не говорили друг с другом, даже словечком не перебросились; прикрыв глаза, молча наслаждались солнцем. На сцене, подумал Рутковский, даже молчание бывает красноречивым; если два действующих лица молча переглядываются, они тем самым ведут между собой разговор. В чеховских пьесах самая замечательная именно эта особенность: в то время как герои беседуют на сцене, под прикрытием их слов происходит немой диалог, столь же понятный зрителю, как и весь текст, произносимый вслух…
Отставив недопитый бокал, он наскоро расплатился и поспешил к столику на террасе.
— В полдень скорым я еду в Варшаву, — сказал он. — Читку закончим завтра.
На сей раз Ильза почувствовала обиду не только за себя, но и за автора.
— Неужели ты клюнешь на такую дешевую приманку?
Ему хотелось сказать: мы дружим уже двадцать пять лет. Однако говорить этого было нельзя по той простой причине, что двадцать пять лет назад Ильза едва успела появиться на свет. Старость, с точки зрения Ильзы, могла рассчитывать на единственное смягчающее обстоятельство: талант, на который обычно и делалась скидка. Поэтому Рутковский сказал:
— Если б ты знала, до чего она была талантлива!
— Барбара? — язвительно уточнила Ильза. — Когда же это?
— Быть талантливым — неправильный глагол, — вмешался познанский малый. — Он имеет лишь настоящее и будущее время.
