А «мерзавку» в это время укладывали спать — со скандалом и капризами: всё, что ребёнок прятал от себя днём, обрушивалось обратно, стоило заснуть. Девочка не жаловалась на кошмары, она и слова-то такого не знала, думая, что все видят во сне скелеты, чертей, покойников, пожары, смерть родителей, собственную смерть, нападения, удушения, утопления… и прочее в том же духе в различных сочетаниях. Спать в её понимании значило постоянно сражаться за свою жизнь с полчищами всяких гадов — в мире, где правила менялись на ходу, а полагаться можно было только на себя, ведь даже мама там то бросала дочку, то оборачивалась кем-то чужим, а то и сама нападала на неё…
Поэтому Мильке, чтобы как-то выжить, пришлось научиться летать — и это было единственное, что мирило её с необходимостью спать, но только ночью! Не хватало ещё окунаться в эту жуть и днём тоже. Минувшей ночью, например, Миль почти весь сон просидела, вжавшись в угол и с головой накрывшись одеялом — только так можно было спрятаться от чёрных негнущихся плоских теней овальной формы; высокие, вроде бы невесомые, они тяжело вразнобой прыгали по комнате — бух! бух! бух! — ожидая, когда же на них кто-нибудь посмотрит, и вот тут-то они и набросятся на проснувшегося… но все мирно спали, а несчастная Милька ловко притворялась почти до самого утра, пока тени не ускакали охотиться на кого-то другого. Тогда она расслабилась и смогла просто поспать. И снилось ей, в который уже раз, что надо куда-то идти, что-то делать — а она до смерти хочет спать, просто коленки подгибаются и глаза закрываются. Ну и зачем сопротивляться…
Ещё бывало здорово, когда родители отлучались в гости или сами устраивали застолье. Если не мозолить глаза, то взрослые про дочь скоро забывали, думая, что ребёнок спит (наивные!), и можно было далеко заполночь явиться в родительскую постель, забраться верхом на папину грудь и долго-долго слушать удивительные истории, сказки, стихи, рассказанные артистично, на голоса… а потом и заснуть было уже не страшно, прямо на папочке. Ах, эти истории… Миль запомнила их на всю жизнь, некоторые иногда даже снились ей, вытесняя кошмары.
Петух, мышка, упавшая куртка…
…Отец был единственным, кто никогда не обрывал её рассказы, не смеялся над её
страхами, а если мать, сердясь на обоих, ворчала, что он не должен поощрять эти глупые выдумки, спокойно возражал, что не находит их глупыми и не уверен, что всё это — выдумки. Мама заводилась ещё больше и, повышая голос, спрашивала, что он имеет в виду, отец отвечал: «А ты?» Дальше они обычно вспоминали, что ребёнок их внимательно слушает, Мильку выставляли за дверь, и начинали сперва шипеть, а затем безобразно орать друг на друга… Слышать это было невыносимо, хотя и очень информативно, и, зная, что скандал вскоре сменится шорохами и стонами, а потом родители выйдут растрёпанные, но довольные, Милька спокойно уходила куда-нибудь побродить, благо, что соседи в двухэтажном бревенчатом доме жили дружно и двери квартир, по случаю жаркой погоды распахнутые настежь, прикрывали лишь символические тюлевые занавески — и те от мух, так что гуляй — не хочу.
