Авл не выдержал, устроил по римскому обычаю совет — в тесной комнатке собрались мать, вдовая сестрица и дядя (ланиста окончательно разорился и прибыл в Рим с несколькими ассами и без надежды начать дело вновь). Не самые лучшие советники, но других не было под рукой. Вопрос обсуждался один: «Что делать — топить патрона в надежде получить долю имущества или играть в преданность и потихоньку копить сестерции?» Во втором случае, правда, была вполне реальная опасность, что донесет на острослова кто-то другой.
У нищей семейки загорелись глаза.
— Топить! — выкрикнула сестра-вдовица.
— Другие доносят. И ты доноси, — кивнул дядюшка.
— Мама? — спросил Авл.
Та медлила.
Потом прошептала:
— Вдруг не получится?
В ответ Авл рассмеялся нагло, громко, с вызовом:
— Это исключено!
— Тогда — пусть будет, как ты предлагаешь.
Итак, «жребий брошен»! Вот он, его Рубикон, грязненький, вонючий и почти незаметный. Можно перескочить, не замочив ног. Но смрад все равно преследует. С полгода Авл работал над этим делом. Искал улики, от которых нельзя отпереться. Посещая обеды, прислушивался к разговорам, запоминал, а то и записывал — мол, мудрые мысли для будущих потомков патрона. Богач блаженно улыбался, обожал он примитивную лесть. Но все найденное казалось мелким и никуда не годилось. Разве что развлекать знакомых пошлыми анекдотами.
И вдруг однажды Авл, зайдя в хозяйский кабинет, обнаружил на изящном круглом столике пергамент с недописанным пространным письмом. Авл пробежал по тексту глазами и обомлел — патрон писал близкому другу, крыл императора Домициана последними словами, издевался, осыпал едкими шуточками, особенно его сомнительный триумф над дакийским царем Децебалом, которому теперь Рим выплачивает дань с каждого римского гражданина, проживающего в Мезии, и снабжает бывшего врага Рима инженерами, способными строить катапульты и баллисты. Но главное, патрон недвусмысленно намекал, что он якобы придумал, как избавиться от императора. Авл не стал красть письмо, подождал, пока патрон его допишет, запечатает личной печатью и отдаст письмоносцу, воображая, что окружен людьми честными и преданными. Письмо Авл, карауливший у двери, выкупил у раба за пять денариев.
Так все решилось. Суд был скорый, патрон не пробовал отпираться, слушал шустрого обвинителя, опустив голову, и, когда Авл предъявил ему выкраденный пергамент, разрыдался громко, со всхлипываниями, по-бабьи.
Патрона осудили, отдали на растерзание собакам на арене, но доля Авла оказалась до смешного скудной. Сыпавший направо и налево золотыми устроитель пышных обедов, богач был весь в липкой паутине долгов, и после их уплаты и продажи поместий остались какие-то крохи. Доля от этих крох — в две тысячи сестерциев — изумила Авла. Где же обещанные миллионы? Сколько же нужно состряпать доносов, скольких уничтожить, чтобы сравняться богатством с Эприем Марцеллом?
