Разве тот, кто напоминает нам о наших грехах, не посланец бога?
Так он вроде бы, с виду, человек разумный: сходил к реке, набрал свежей воды, принес, прежде чем взяться за еду, помолился, и ест совсем не как сумасшедший, медленно, с достоинством, как в доме Фрадкина или братьев Спиваков, без остервенения, зубами не клацает, снимает с каждой картофелины шелуху, макает в соль, крошки смахивает с бороденки не на пол, а в ладонь — сразу видно: не мужлан, не обжора. А то, что путано говорит, так кто же в местечке, кроме урядника, выражается ясно? Все путаники, все норовят обвести вокруг пальца, пыль в глаза пустить.
Давно Рахмиэл не садился есть вдвоем: все один да один. Когда один, и харч в горло не лезет.
— А сам ты где живешь? — спросил он, когда они вдоволь помолчали.
— Везде, — ответил человек в ермолке.
— Так не бывает, — осторожно заметил Рахмиэл. — У каждого своя крыша, как и имя.
— Небеса — моя крыша, — произнес гость и снял балахон.
— А осенью? Когда твоя крыша протекает?
— А осенью я живу там, — человек в ермолке поднял глаза к потолку.
— На чердаке?
— За облаками, — сказал гость. — Там светло и просторно. Думаешь, сказки тебе рассказываю? В чердак же ты веришь?
— В чердак? В чердак верю, — Рахмиэл покосился на пришельца, на его балахон, и навозная жижа ударила ему в раздутые ноздри. Когда реб Рахмиэл волновался, он всегда раздувал ноздри.
— Глупо верить в то, что можно ощупать руками. В урядника, в корчмаря, в лесоторговца Фрадкина. В картошку, которую мы с тобой только что навернули…
— А ты… ты и Фрадкина знаешь? — насторожился Рахмиэл.
— Знаю.
— Он здесь царь и бог, — быстро проговорил сторож, и у него отвисла нижняя губа.
— Богом может быть только тот, кого все любят, а царем — тот, кого хоть один боится. Ты боишься Фрадкина, и потому он для тебя царь. А я его не боюсь.
— Фрадкин сдал моего пасынка… Арона… в рекруты, — внезапно признался реб Рахмиэл. — Вместо своего Зелика. Пришел сюда и забрал.
— Это я помню, — сказал человек в ермолке.
— Ты?
— Я. Арон.
— Но ты… ты только назвался Ароном. У моего Арона родинка на правом плече… величиной со спелую земляничину.
— Выжгли эту родинку… Сорвали эту земляничину, — сказал человек в ермолке.
— Кто выжег… кто сорвал? — пробормотал Рахмиэл.
— Ты, — просто сказал гость. — Теперь каждый, кто к тебе придет, — Арон!
— Так не бывает, — защитил себя Рахмиэл. — Так не бывает. Ты мне родинку покажи! Рубец! След! — и мстительно улыбнулся.
— Покажу, — спокойно сказал пришелец. — Как это я забыл, что ты веришь только в то, что зришь и обоняешь. Но есть на свете и то, чего глазом не узреть и носом не учуять. Иначе богом был бы нюх. Вот ты сказал: «Фрадкин пришел и забрал». Но забрать можно только то, что отдают.
