— Кто б его звал. А кличут Шкряба, — насмешливо сузил глаза хулиган.
«Ага, это у него кличка», — сообразила Геля. Стало ужасно интересно, какая же кличка у этого несносного замарашки.
— А тебя как… кличут?
— Ну, Щур, — нехотя процедил он.
«Щур — потому что щурится все время, — догадалась девочка и тут же раздраженно подумала: — Верблюд бы больше подошло. Плюется как дурак». Верблюдом не стала обзываться, чтобы не выходить из образа. Спросила про важное:
— В приют? Вы что, бездомные? Так, может, и хорошо, что в приют?
— Мы — люди вольные. Приюты ваши в гробу видали, — Щур надменно задрал подбородок. А Геля — Геля едва удержалась, чтобы не треснуть его по этому подбородку — да вот хоть своей прелестной бархатной сумочкой. Рассудительность и милота давались все труднее. Но актерское мастерство — не вздохи на скамейке. Девочка совладала с собой и решила не спорить. Вот еще, только время терять с этим придурком. Сейчас отвезет их, а потом найдет Василия Савельевича и все ему расскажет.
— Ладно. Поедем к этой, как ее, бабе Ясе, — и Геля улыбнулась самой милой улыбкой, на которую только была способна.
— Не дойти мне самоходом, — поддержал ее Шкряба, жалобно глядя на Щура.
— Шут с ним, — решился упрямец, — где она, коляска ваша?
Геля огляделась. Коляска стояла там же, где она ее оставила, чуть поодаль. Девочка помахала извозчику, и тот подъехал к самой церкви.
— Вдвоем мы его поднимем? — спросила Геля у хулигана. Тот отрицательно качнул головой:
— Сам.
Подхватил все же Шкрябу на руки и, задыхаясь от натуги, потащил.
— Подмогнуть? — забеспокоился сердобольный извозчик.
— Сам, — упрямо пропыхтел Щур, подсаживая мальчика в коляску.
— Дак что, куда? В морозовскую али в ольгинскую?
— В больницу не поеду! — снова крикнул Шкряба.
— Поедем, куда скажешь, — успокоила его Геля. — Куда вас, кстати, везти?
Щур хмуро посмотрел на нее и буркнул:
— «Утюг» знаете?
— Э, нет. Прощенья просим, барышня, на Хитровку не поеду. Разденут, разбуют и пустят голым бегать — обнакновенное дело. Вылазь, шкет, или давай до больницы, — запротестовал извозчик.
— Он боится, что из больницы в приют заберут, — сказала Геля, стараясь разобраться, что к чему. Про Хитровку папа (Николас) рассказывал — там одни бандиты живут. А Рындин (тоже теперь папа) вроде как там работает (то есть служит). Хитровская рвань и босяки — это, значит, они и есть. Ага…
— Это, канешно. В приюте оно не мед, — задумчиво протянул извозчик, поглядывая на мальчишек с искренним сочувствием. Щур насупился, покосился на Шкрябу, который забился в самый угол кожаного диванчика, и неохотно проворчал:
