Позабыв о своих опасениях, Геля, стараясь не шуметь, ступила на фундамент. Прижалась к простенку и заглянула внутрь.
Зрелище, открывшееся взгляду, было не самым лучшим в Гелиной жизни. Посреди небольшой комнаты стояла старинная медная ванна с высоким задним бортиком. В ней, подтянув круглые, как арбузы, колени к обширному животу, сидела толстая белотелая тетка — прямо как тесто, подошедшее в квашне. Горничная, закатав рукава, поливала тетку из кувшина, терла ей плечи мочалкой и была очень похожа на Аннушку, обминавшую тесто. Только Аннушкино тесто всегда сносило эту экзекуцию молча, а вот тетка в ванной трепалась без умолку:
— … деньги положи в железный ящик, да гляди у меня, я все пересчитала, там двадцать четыре рубля двенадцать копеек! Если хоть полушка пропадет, я тебе все волосья-то повыдеру!
Горничная испуганно замычала, закрутила головой, прижав руки к груди. От мокрой мочалки по фартуку расползлось темное пятно.
— Боишься меня? То-то. Бойся, — напыжилась толстуха. — Я тебя за копейку удавлю, и никто с меня не спросит. Отправлю вслед за Семен Сергеичем, будешь ему в аду кофий подавать. — Она дробно захихикала, отчего обильные ее телеса заколыхались как ванильное желе, а горничная затряслась от ужаса, выпучив и без того лягушачьи глаза. — Ах, Семен Сергеич, сгубили его скачки. Хапать стал без разбору, казенные деньги растратил, едва под следствие не угодил. А дошло бы до суда, и куда б я делась, сирота горемычная, при муже-острожнике? Вот и пришлось пособить супругу отправиться в горние выси…
«Это что за фигня вообще?! — Геля вжалась в стеночку, задыхаясь от страха. — Это баба Яся? И она убила какого-то Семена Сергеича? Да умереть-уснуть, старухи даже в голливудских триллерах не бывают убийцами!!!»
Снова осторожненько заглянула в окно.
Рядом с ванной на выложенном плиткой полу кучей валялись лохмотья бабы Яси, поверх поблескивали треснутые автомобильные очки. В углу стояла клюка.
Точно, она. Но, скажите, пожалуйста, почему это баба Яся преспокойно нежится в ванне статской советницы Павловской, да еще и походя сознается в убийстве?
— Ну ничего. Нынче не хуже, чем при покойнике Семен Сергеиче, живем. С моих-то пострелят поболе семисот рублей в месяц имею, не чета, чай, казенному жалованью, — похвасталась ужасная бабка, но тут же перешла на жалобный тон. — Хоть и тяжко мне денежки достаются, ох тяжко! В грязи, во вшах, с отребьем всяким… Да еще мальчишка зачудил! — Голос ее стал злобным, визгливым. — А все девка рындинская виновата! Ну, девке-то к нему ходу больше нет, уж я расстаралась, а все равно, вышел паршивец из доверия. — Толстуха вздохнула, как паровоз. — В полицию его, что ли, сдать куму? Кум мой, Пал Лукич, его в свое время и присоветовал — полезный, мол, оголец, ловкий и своих не выдает. Ну, пускай теперь другого подыщет. А девку я со свету сживу. Так, для удовольствия. Попомнит, как мне дорожку перебегать. Ну, что стоишь, нескулеба, простыню подай!
