— Ну, здравствуй, клюковка моя, — развязно приветствовал ее почтальон. — А хозяйка-то дома?
Горничная замычала, помотала головой.
— А скоро ли вернется? — спросил почтальон и подмигнул девушке.
Та зарделась, хихикнула, но потом вдруг снова замычала, сложила ладони и уставилась куда-то вверх. Геля тоже посмотрела вверх, но там ничего интересного не было.
— Ага, в церкви, значится. Ну, это надолго. — Почтальон вздохнул. — Так я через часок загляну. Не скучай, клюковка моя! — Он сдвинул фуражку на затылок, ткнул девушку пальцем в бок, от чего та еще пуще расхихикалась, и удалился вальяжной походочкой.
Геля спряталась обратно в кусты и скорчила гадливую гримасу. Странные они все же, эти взрослые. Если бы ее, Гелю, кто-нибудь ткнул пальцем в бок, то «оторвал бы по морде в полный рост», как говорит мама (которая Алтын Фархатовна) в минуты гнева. Ну ладно, может быть, и не оторвал бы, но уж глупо хихикать Геля бы не стала — и это непреложный факт.
Имелась еще парочка непреложных фактов, которые следовало отметить. Горничная Павловской была немая, бедняжка, — это раз. Самой статской советницы не было дома — это два.
Второй факт был Геле на руку. Теперь она сможет перехватить Павловскую на улице, у калитки. А то ведь не факт, что ее, Гелю, пустили бы в дом. Она же опасный психический преступник. Все складывалось удачно, осталось дождаться мерзкую жабу и подготовить убедительную речь (из которой все же лучше исключить обращения вроде мерзкой жабы).
И Геля основательно угнездилась в кустах, наблюдая за подходами к дому.
Переулок мало-помалу заполнялся народом.
К церкви тянулись такие же важные тетки, то есть дамы, как Павловская. Проходили богато разряженные мужчины восточного типа, маленькие, пузатые со сросшимися на переносице бровями, шмыгали хмурые мастеровые. Один раз прошла стайка странно одетых дядек — в длиннополых, чуть не до самых пят сюртуках, в бархатных картузах, из-под которых на плечи спускались длинные завитые локоны. А еще — нищие.
Казалось, нищих от всех окрестных церквей как магнитом притягивал дом Павловской. Пяти минут не проходило, чтобы какой-нибудь сирый и убогий не начинал драть колокольчик при калитке. Каждый раз открывала немая горничная, что-то доброжелательно мычала и выдавала беднягам по грошику. Девочке даже стало немножко стыдно — вон какая, оказывается, сердобольная, эта Павловская, а она, Геля, ее жабой. Правду сказала Ольга Афиногеновна — ни одному нуждающемуся в подаянии не отказывает.
