В любом случае то лето было магическим, поскольку мама много улыбалась и у нее начал расти живот, как у дедушки Паттерсона. Кухарка сказала, что миссис Кенникутт носит ребенка, но Клементина не верила в это до того дня, пока мама не взяла ее руку и не позволила ощутить толчок ножкой под туго обтягивающей выступающий живот желтой хлопчатобумажной тканью утреннего платья.
Клементина рассмеялась от удивления.
– Но как ребеночек смог попасть внутрь?
– Тсс! – поругала ее мать. – Никогда не задавай таких неприличных вопросов!
Тем не менее обе расхохотались, когда малыш снова толкнулся.
Клементина всегда улыбалась, вспоминая, как они с мамой вместе смеялись. Но у мыслей есть особенность перетекать из одной в другую, и в ее воспоминаниях смех перерастал в крики, шорох шагов по коридору посреди ночи и перешептывания слуг у двери детской, мол, жена преподобного, по всему видать, умирает, и уже утром маленькая Клементина станет бедной сироткой, лишившись матери.
Той ночью Клементина неподвижно лежала в своей постели, слушая мамины вопли. Смотрела, как растаяли тени и сквозь листья вязов в парке забрезжил солнечный свет. Улавливала чириканье воробьев, скрежет и грохот повозки с молоком. И вдруг крики прекратились.
«Утром», – как шептали под дверью. Утром ее мама будет мертвой, а она станет сиротой.
Солнце светило уже несколько часов, когда к ней пришел преподобный Кенникутт. Хотя он иногда и пугал ее, Клементине нравилось, как выглядел отец. Он был таким высоким, что, казалось, его голова доставала до неба. Длинная густая борода внизу раздваивалась, и концы закручивались кверху, подобно ручкам крынки. Борода была того же цвета, что и волосы на голове — блестяще-черной, как пролитые чернила. Глаза отца тоже сияли, особенно по вечерам, когда он приходил, чтобы помолиться с дочерью. Он говорил гулким голосом, напоминающим вой ветра в деревьях. Клементина не понимала всех благочестивых слов, но любила их звучание. Преподобный рассказывал, как каждый день Бог судил праведных и гневался на нечестивых, и она думала, что, должно быть, ее папа и есть Бог, ведь он такой большой и величественный, и ей очень хотелось порадовать его.
– Пожалуйста, отец, – сказала Клементина в тот день, стараясь держать глаза смиренно опущенными, хотя в груди щемило от нехватки воздуха. — Я стала бедной сироткой?
– Твоя мать при смерти, – ответил он, – а ты думаешь только о себе. Ты полна греховности, дочь. Полна такой дикости и своевольности, что иногда я боюсь за твою бессмертную душу.
