Мглистый город просыпался, люди тащили на рыночную площадь поклажи, торговцы открывали свои лавки. Босоногие нищие плелись по пыльной дороге со своими чашами для милостыни, чем-то напоминающими округлую чашу на длинной ножке — символ Чаши Терпения, заправляющей в этой части Амархтона. В отличие от Сумеречного города, попрошайки здесь не тащились за всадником, выпрашивая подаяние своим убогим видом и вонью своего тряпья. Милостыню просили в строго установленных местах: на базарах, у храмов или капищ. Однако порядок был лишь видимым. По донесениям шпионов, разбойничье ремесло в Мглистом городе процветало куда больше, чем в Сумеречном. Просто здесь его терпели. Терпели, как и все остальные беды: болезни, нищету, пьянство, тёмную волшбу и само равнодушие. Чему Смотрители научили здешних горожан, так это терпению. Вот только являлось ли это терпение добродетелью или всего лишь иной формой равнодушия, королева не бралась судить.
«А ведь нужно отдать должное чашеносцам, — подумала она. — Что бы мы делали с этой армией голодных ртов? Никаких сил не хватило бы, чтобы удержать эту массу под контролем. Хадамарт сдерживал их злым равнодушием, а когда не помогало — страхом. Ссылка в Подземные Копи казалась участью худшей, чем публичная казнь. Чаша удерживает народ в узде при помощи своего учения о терпении. Тебе, владычица, с твоими-то идеалами свободного выбора, это было бы не под силу. Признай это. Как говорит Пелей, ненависть к захватчикам пересилила бы равнодушие, и тогда кровавый бунт охватил бы весь город…»
В этот момент Тальга приглушённо вскрикнула и тяжело задышала.
— Что такое, Тальга? Ты что-то чувствуешь?
Зрящая, уже овладев собой, обратила к владычице тревожный взгляд крупных небесно-голубых глаз.
«Неправду говорят, что у Зрящих отрешённый, блуждающий где-то в высших сферах, взгляд, — в который раз убедилась королева. — Взгляд у них живой, тёплый и любящий. Этот взгляд невозможно не ощутить. Невозможно ему не открыться и не стать под его действием чуть-чуть чище».
— Где-то идёт тёмная волшба. Очень сильная… Но она не обращена против нас, — отрывисто проговорила Тальга.
— Мы можем двигаться дальше?
— Да, владычица. Для творящих эту волшбу мы неинтересны. Или они не знают о нас.
Минут через десять впереди послышался нарастающий шёпот многолюдных голосов. Это могло бы сойти за всеобщий молебен, если бы не хаотичность звуков: там были и стоны, и плач, и шипение, и завывания.
