Париж (1924-1925) | страница 5

На первую страницу

у нас

старикам,

как под хвост вожжа,

бывало

от вашего имени.

Бывало —

сезон,

наш бог — Ван-Гог,

другой сезон —

Сезан.

Теперь

ушли от искусства

вбок —

не краску любят,

а сан.

Птенцы —

у них

молоко на губах,—

а с детства

к смирению падки.

Большущее имя взяли

АХРР,

а чешут

ответственным

пятки.

Небось

не напишут

мой портрет,—

не трут

понапрасну

кисти.

Ведь то же

лицо как будто,—

ан нет,

рисуют

кто поцекистей.

Сезан

остановился на линии,

и весь

размерсился — тронутый.

Париж,

фиолетовый,

Париж в анилине,

вставал

за окном «Ротонды».

NOTRE-DAME

Другие здания

лежат,

как грязная кора,

в воспоминании

о Notre-Dame’e[9].

Прошедшего

возвышенный корабль,

о время зацепившийся

и севший на мель.

Раскрыли дверь —

тоски тяжелей;

желе

из железа —

нелепее.

Прошли

сквозь монаший

служилый елей

в соборное великолепие.

Читал

письмена,

украшавшие храм,

про боговы блага

на небе.

Спускался в партер,

подымался к хорам,

смотрел удобства

и мебель.

Я вышел —

со мной

переводчица-дура,

щебечет

бантиком-ротиком:

«Ну, как вам

нравится архитектура?

Какая небесная готика!»

Я взвесил все

и обдумал, —

ну вот:

он лучше Блаженного Васьки.

Конечно,

под клуб не пойдет —

темноват,

об этом не думали

классики.

Перейти на страницу