Реваев по-прежнему молчал.
— В общем, из изолятора сейчас сообщили, Баженов умер. Судя по всему, инфаркт, но точно узнаем только после вскрытия.
— Печально, очень печально, — пробормотал Реваев.
— Это еще не все, — вздохнул Разумов, — вчера вечером Баженов написал письмо дочери. Письмо не окончено, но, судя по тексту, вчерашнее общение с капитаном Пахомовым изрядно повлияло на состояние Баженова. Посмотрите сами, здесь довольно много написано. Похоже, он весь вечер трудился.
Разумов пошел к столу и протянул Реваеву несколько клетчатых тетрадных листков, исписанных аккуратным убористым почерком. Реваев поправил очки и погрузился в чтение.
«Люда, здравствуй. Решил написать тебе это письмо. Возможность поговорить появится не скоро, да и я сильно сомневаюсь, что она вообще появится. С каждой минутой у меня все сильнее ощущение того, что я никогда не выйду отсюда. Первые часы мне было просто страшно, сейчас этого страха нет, есть полное безразличие к себе и той судьбе, что мне осталась. А кажется, что осталось немного. Этой ночью я видел очень странный сон. Я сижу в камере, только не такой, как на самом деле, а очень большой и темной, под потолком на проводе висит одна слабенькая лампочка, которая освещает лишь небольшой круг на полу посредине это огромной камеры. Иногда я выхожу из темноты, встаю в этот круг и так стою, закрыв глаза, представляя, что я где-то на море, под южным солнцем. Лбом я ощущаю исходящее от лампочки тепло. А затем, так же молча, как и появился, я ухожу в темноту, туда, ближе к стене, где с утра до вечера и потом с вечера до утра валяюсь на старом ватном матрасе. Так проходят день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Иногда гремят замки, дверь ненадолго открывается, потом вновь захлопывается. Меняются мои сокамерники, приходят новые люди, затем куда-то исчезают. И лишь у меня ничего не меняется. Постепенно я начинаю понимать, что меня все забыли, я стал никому не нужен, даже следователю. Может быть, стоит постучаться и попросить, чтобы меня выпустили? Но зачем? Ведь если я не нужен совсем никому, то тогда для чего туда идти? Зачем? Ведь там ничего нет. А здесь у меня есть хотя бы лампочка.
А потом вдруг в один из дней лампочка перегорает. Я даже не знаю, день это или ночь, потому что окон в нашей камере нет вовсе. И становится темно. Абсолютно темно. Кто-то кричит, кто-то начинает колотить в железную дверь, требуя, чтобы нам принесли новую лампочку. А я лежу тихо на своем матрасе, свернувшись в клубок, и думаю о том, что лампочка тоже не вынесла одиночества. Ведь ее окружали только грязные серые тела, бессмысленно мечущиеся из угла в угол, а ей, должно быть, хотелось, чтобы кто-то светил ей в ответ.
