— Что-о?
— Нет-нет, ты не сердись. Я ведь не насмехаюсь, я одобряю. Это ты хорошо придумал. Боюсь только, что поздно.
— В самый раз.
— Разве? По-моему, ты уже отбыл три или четыре своих срока. В маленьком обществе естественные процессы должны идти быстрее, чем в большом, — они и идут…
— Вот только социолога мне здесь не хватало!
— А может, и вправду не хватало? — спросила Маргарет.
Стефан прищурился.
— Что-то я не пойму: чего ты от меня ждешь?
— Не знаю, — призналась Маргарет. — А знала бы, что делать, была бы капитаном. Вот так вот.
— Да ну?
— Ладно, пусть не капитаном… Я ведь не сумею. А только я вот что думаю: либо власть творит насилие сама, либо своим бездействием допускает, чтобы насилие творил кто-то другой. Разве когда-нибудь было иначе? Я хочу, чтобы ты помнил это и никогда не забывал. Ради меня, ради нас всех, ради вот Джекоба…
Джекоб охрип. Все было бесполезно, все зря, напрасный труд. Его крик не дошел до ума великанов, как не дошло и предупреждение об опасности. Трудно разговаривать с глухими от рожденья, выросшими среди глухих. Они так ничего и не поняли, и Джекоб, задыхаясь от безнадежности, оставил дальнейшие попытки.
Ему было очень жаль себя.
Ветер дул в корму и чуть вбок, так что Питеру приходилось подруливать веслом, в то время как Вера пыталась приноровить парус к капризному ветру. Заплатанный кливер полоскало. Ветер еще срывался шкваликами с дальних мысов, морщил гармошкой темную воду, но уже заметно стихал, уже сдавался, а небо, как в насмешку, было голубое, глубокое, как озеро, и бело-желтое солнце, пройдя зенит и примериваясь к спуску за холмы, врало о мире и спокойствии. Второй час лодка шла под парусом. Западный берег отдалился и потускнел, поглотил острова, вызубрился щеточкой леса на холмах, а восточный, плоский, увенчанный черной башней корабля, как будто ничуть не приблизился, словно был не берегом, а насмехающимся миражем. Зрение обманывало. Лодка двигалась еле-еле, но она двигалась.
Перед последним броском через озеро они причалили к оконечности гранитного мыса. Питер не позволил отдыхать больше пяти минут. Вера повалилась на камень. Йорис скулил, что устал, хотя устали все, а когда его успокоили, сказав, что грести больше не придется, начал ныть, что хочет есть. Питер побродил у воды, лижущей серые камни, но сосулек тут не было.
Его немного мутило, от голода кружилась голова, и сердце временами принималось стучать, как сумасшедшее. Ничего… Уже скоро. В лагере этот хлюпик забудет о своем позоре, начнет пространно и снисходительно отвечать на вопросы и вовсю распавлинит перья — грудь колесом, хвост зенитной пушкой. Достаточно не напоминать о его нытье — и он по гроб будет благодарен тому, кто впервые в жизни дал ему почувствовать себя мужчиной — не штатной единицей в хозяйстве Стефана…
