Полчаса спустя, после того как был съеден завтрак и каждый отхлебнул изрядный глоток вина из бурдюка, они уже въезжали в ровный лес, вскоре плотной стеной обступивший их; так сеньор Руй и его свита, очутившись на этом лесистом плато, оставили за собой луга и пастбища предгорья. Здесь между стволами было даже некое подобие дороги, весьма широкой, но, видать, давно не езженной и не хоженной, мягкой от мхов и там и сям уже поросшей кустами. Первым бодро выступал гнедой конь сеньора — на всаднике его была лишь легкая облегающая кольчуга, и никакого шлема на голове, покрытой шапкой густых черных волос. Алое древко копья, примкнутое справа к стремени, колебалось, как маятник, с каждым шагом коня, но шире, размашистей. Слева от сеньора ехал Говен, а в некотором отдалении за ними следовали оба стремянных; но подручных лошадей они не вели — те не спеша тянулись позади на длинных поводьях.
— Так вот она, та дорога! — воскликнул Говен. — Вы про нее уже знали, от шпильмана.
— Не могу сказать, чтобы я что-то знал, — медленно проговорил сеньор. Могу только сказать, что о ней рассказывал шпильман. Но из таких рассказов обычно немного узнаешь.
— Однако на этот раз…
— Посмотрим, — ответил испанец. — Если он и во всем остальном говорил правду, как с этой дорогой, нас ждут веселые дела.
Глаза пажа загорелись темным блеском, как это обычно бывает у людей с сильным воображением, когда какая-либо картина предстает их внутреннему взору во всей своей волнующей живости.
— Мы проедем, — воскликнул он, выпрямляясь в седле, — сквозь этот лес, как бы он ни был велик, и победим змея, как бы он ни был могуч — пусть даже в нем будет не шестьдесят, а целых сто лошадиных корпусов в длину, и мы выполним условия этой герцогини и прибудем в Монтефаль, затрубят трубы, и вы возьмете Лидуану в супруги. Вы будете любить ее?
— Откуда мне знать? — сказал Родриго с улыбкой, пряча за ней неуютное ощущение своего полного одиночества в обществе этого восторженного, размечтавшегося ребенка; и еще, может быть, ощущение того, что затеянное им предприятие — чистое сумасбродство, ибо не с таким уж недоверием относился он к рассказам шпильмана.
Лес напоминал неимоверно длинную колоннаду. Несмотря на поглощенный ими обильный завтрак, сеньор Руй в это раннее утро воспринимал все весьма трезво, даже еще отчетливей и яснее; каждый стук копыт, поскрипыванье кожаной сбруи, ржание вьючных лошадей за спиной — все звучало отдельно и четко в окружавшей их тишине. Ни малейшего дуновения ветерка не касалось их щек. Недвижны были сучья деревьев, недвижны длинные бороды мха на светлых стволах, ряд за рядом проплывавших по сторонам и исчезавших позади, где время от времени протяженный солнечный луч пронизывал их вплоть до самых дремучих лесных глубин и объединял друг с другом, как объединяет струны арфы проигрываемая на них гамма.
