И вот он только что её всё-таки преступил.
Так я же умер! – растерянно, похолодевшими вдруг губами беззвучно прошептал Афонский и в ужасе повёл глазами по сторонам. Вроде что-то знакомое?.. – но это отметил лишь какой-то далёкий, малюсенький совсем краешек его сознания. Пискнул неуверенно и робко и сразу же умолк. Как перепуганный мышонок при виде кота. Мысли Афонского хлынули стремительным потоком и сразу же всё смыли. Затопили всё. Все краешки и уголки сознания. До самого горизонта. И образовавшийся океан волновался и бил в черепную коробку Афонского грозным прибоем.
Афонский вспомнил дальше. Как он чудом, невероятной, немыслимой удачей какой-то! вернулся в мир живых. Будто выдержал он какое-то смертное испытание. Сам того не зная. Выдержал! Прошёл! Взял препятствие. И ему разрешили вернуться. И продолжить скачки. Или нет! Не так, конечно. Какие там ещё "скачки"! Просто Афонский подсознательно пытался перевести свои ощущения на обычный человеческий язык, подыскивая подходящие образы и сравнения. "Скачки"!… Какие там ещё скачки!.. А хотя... пусть будут скачки. Он взял препятствие! взял! Но будут и другие. Это – не последнее. А теперь он знал, что такое смерть. Он заглянул в её глаза. И не увидел там ничего. Пустота! Хаос. Холод и мрак. Тьма. Без-надёжность. И ничего больше. И решится ли он теперь, во второй раз, если понадобится?..
Афонский поёжился. От словно пахнувшего на него вдруг невесть откуда порыва ледяного ветра и понял, что нет! Не решится. Никогда. Ни ради чего и ни ради кого. Ни за что на свете!
И в тот же самый миг он неожиданно увидел ЕЁ. ЕЁ! Эта была ОНА! Да, ОНА! Он вернулся в тот мир!!! В тот самый. Пятый по счёту. От своей – смерти.
---------------------------------------------------
– Ты любишь меня?
– Да, конечно, милый! – она светло улыбнулась, глядя прямо в глаза Афонскому.
Но тому было мало этого. Он хотел знать о ней... о них? о них двоих – всё. Как они жили, были ли счастливы, действительно ли любили друг друга? Каждая чёрточка, любой стришок, её касающийся, даже самый пустой, незначительный – всё было ему безумно интересно. Естественно! Ведь он любил её! Но как спросишь? Ведь для неё он был её мужем, с которым они вместе прожили чёрт знает уже сколько лет. Как выспрашивать? О чём? Ведь он сам должен всё знать. Не скажешь же: я из другого мира прилетел? Бред! А между тем, говорить что-то надо было. И выспрашивать, и говорить – про себя рассказывать. Хоть что-то! Афонский чувствовал в этом мучительную потребность. Он страстно хотел как-то объясниться, хотел, чтобы она любила именно его, а не какого-то там своего мифического "мужа". Его, Афонского! Сейчас же он ощущал себя чуть ли не обманщиком, самозванцем, человеком, выдающего себя за другого.
