---------------------------------------------------
Господи! – Афонский лежал и нервно курил сигарету за сигаретой. – Господи!
Он замер на секунду и прислушался. Нира... (Афонский давным-давно уже привык к незначительным фонетическим различиям в именах – обычно в одну-две буквы, не больше – и почти перестал их замечать. Кира,.. Нира... не всё ли равно!)... Нира возилась на кухне, и что-то тихонько напевала. Голос у неё был необыкновенный. И – красивый! Всё в ней было красивым! Всё! И голос, и... Всё!! "Она прекрасна с головы до ног", – вспомнился вдруг ему какой-то старый, почти забытый стих. Из какого-то старого, почти забытого мира. Его мира. Родного. Его собственного.
Интересно, а здесь ведь тоже наверняка свои Гёте и Шекспиры есть, во всех этих мирах, – мелькнула внезапно шальная мысль. – Надо бы хоть почитать что-нибудь. Интересно же... Что ж это я до сих пор как-то... Не сообразил, – он ткнул в пепельницу не докуренную и до половины сигарету. И тут же машинально почти достал из пачки новую и вновь щёлкнул зажигалкой. – Чёрт! – бормотал он, глубоко затягиваясь. – Чёрт, чёрт! А ведь я, похоже, влюбился. Что же теперь делать-то? А? Что-что-что-что-что-что?! Что!!?? Делать?! Будем?!
Мысль, что через несколько часов – ну, сутки-двое от силы, больше он без сна не выдержит – всё кончится, он уедет дальше, путешествовать по всё новым мирам – теперь ему абсолютно ненужным! – а она останется здесь – и уже никогда!.. – мысль эта была непереносима.
Да не может этого просто быть! – Афонский чуть не застонал от боли. – Я умру тогда.
Будущее представлялось ему теперь каким-то совершенно беспросветным и ужасным, как сама смерть. Да это и была фактически смерть. Переход в другой мир. Не соприкасающийся никак с этим. Разницы-то никакой. Может, смерть это и есть такой же вот точно переход? Почему бы и нет? Впрочем, сейчас Афонскому было не до всех этих философствований. Он мучительно искал выхода и не находил его. Выхода попросту не было. И быть не могло. Смерть!! Какой тут может быть "выход"?
……………………………………..
– Ты меня любишь? – Афонский гладил рукой обнажённое тело женщины. Сердце буквально изныло, таяло от нежности, горло сжималось. Хотелось сказать что-то такое!.. такое!.. но слов не было. ТАКИХ слов у него – не было. И потому нежность переполняла, жгла изнутри, как густая, медленно закипающая смола, но огонь то был – сладкий.
Умереть бы сейчас! – в безнадёжной и блаженной одновременно тоске и грусти в который уже раз подумал Афонский, чувствуя, что у него начинает предательски щипать глаза, и ещё мгновенье – и он разрыдается, как мальчишка. – Умереть бы!.. Это, наверное, и есть тот, единственный выход...
