Строго говоря, лишь Евгения и ее жених по своему интеллекту, своим взглядам и вкусам были желанными для маэстро слушателями, причем Евгения в гораздо большей степени, чем барон. Оба они сидели в глубине комнаты; она была настолько захвачена музыкой, что даже во время коротких перерывов, когда все остальные скромно выражали свое одобрение или же невольно выказывали восторженными возгласами глубокую взволнованность, она, неподвижная, как статуя, крайне односложно отвечала на обращенные к ней слова жениха.
После того как Моцарт закончил потрясающим по красоте секстетом, завязалась беседа, в ходе которой он с особым интересом и удовольствием выслушал отдельные замечания барона. Речь шла о финале оперы, а также о намеченном на начало ноября первом представлении ее, и когда кто-то заметил, что некоторые части финала потребуют еще титанического труда, маэстро загадочно улыбнулся, а Констанция сказала, обращаясь к графине, но так, что он не мог этого не услышать: «У него есть еще кое-что in petto,[19] что он держит в тайне даже от меня».
— Душа моя, — возразил Моцарт, — ты выходишь из своей роли, коль скоро заводишь подобный разговор; что, если у меня появится сейчас желание вновь сесть за фортепьяно? И в самом деле, мне просто не терпится.
— Лепорелло! — с живостью воскликнул граф, подзывая слугу. — Вина! Три бутылки Силлери.
— Нет, нет! На сегодня довольно, — мой повелитель не выпьет больше ни капли.
— Пусть пьет на здоровье, и да воздастся каждому по заслугам.
— Бог мой, что же я натворила, — заохала Констанция, бросив взгляд на часы. — Скоро одиннадцать, а нам завтра рано утром надо отправляться в путь, сумеем ли мы?
— Никоим образом не сумеете, драгоценнейшая, положительно никоим!
— Странные бывают иногда стечения обстоятельств, — заметил тут Моцарт. — Что скажет моя Станцль, если узнает, что отрывок, который она сейчас услышит, появился на свет в столь же поздний час и тоже накануне отъезда?
— Неужели? Когда же? Верно, три недели назад, когда ты собирался в Эйзенштадт?
— Правильно! А случилось это так. Я вернулся с обеда у судьи в одиннадцатом часу; ты уже крепко спала, и я хотел, как обещал, тоже поскорее лечь в постель, чтобы утром вовремя встать и не опоздать к отправлению почтовой кареты. Тем временем Файт, по обыкновению, зажег свечи на письменном столе, я машинально надел халат, и мне пришло в голову быстро просмотреть ту часть работы, которую я намеревался выполнить еще в этот вечер. Но вот невезение! Проклятое, совершенно излишнее женское усердие. Ты все убрала, упаковала ноты, — их нужно было взять с собой, так как князь пожелал прослушать сей опус; я искал, ворчал, бранился, — напрасно! Тут взгляд мой упал на запечатанный конверт: письмо от аббата, судя по росчерку, с отвратительной закорючкой на конверте; и я действительно угадал! Он прислал мне после переработки остававшуюся у него часть текста, которую я рассчитывал увидеть не раньше, чем через месяц. Я тотчас же усаживаюсь, с любопытством читаю и прихожу в восторг от того, как хорошо этот старый хрыч сумел понять, что мне нужно. Все стало гораздо проще, лаконичнее и вместе с тем содержательнее. Как сильно выиграли во всех отношениях и сцена на кладбище, и финал, вплоть до гибели героя! (О, замечательный поэт, вторично сумевший подчинить себе небо и преисподнюю, ты не должен остаться без вознаграждения, подумал я.) Обычно мне не свойственно забегать вперед при композиции, как бы соблазнительно сие ни казалось, — это дурная привычка, которая может иметь весьма плачевные последствия. Но бывают и исключения; короче говоря, сцена у конной статуи командора, когда из могилы раздается угроза убитого, резко обрывающая смех ночного гуляки, так что у того волосы на голове шевелятся от страха, сразу же завладела моим воображением. Я взял аккорд и почувствовал, что попал на верный путь, где меня уже поджидает целый легион ужасов, который я должен буду пустить в дело в финале. Сперва получилось адажио: d-moll, только четыре такта; затем вторая фраза из пяти тактов, — и я уже живо представил себе, как необычно зазвучит в театре голос, сопровождаемый мощнейшими духовыми инструментами. Вот послушайте-ка, если только я сумею здесь это передать.
