Равнодушно лениво
в небывалое, в безвестное, в вечное, в прочь
влачит, как подол, сизый дым с неживого — в туманах — залива
безымянная ночь.
Вдоль пустынь обезлюдевшей улицы
фонари,
одуванчики света,
распустились в лиловое небо.
И плетутся часы, как рабочие лошади,
к постоялым дворам отдаленной зари.
Над асфальтовым озером площади
памятник глухо сутулится,
бросить скучное дело позировать правнукам, рад.
Но привычка — вторая натура,
и, в пространство вперив немигающий каменный взгляд
провозвестника и авгура,
для висящего рядом фонарного глобуса
неподвижностью каменных рук
из кифары без струн извлекает неслышимый звук,
и сошедший с ночного автобуса хмельной
шалопай монумент ободряет:
— «Играй! Играй!
Никому это жить не мешает
и не помогает —
ремесло из актива твое выпадает,
искусства в агонии,
и не творцы от сохи —
завтра будут машины
писать стихи,
рисовать картины
и сочинять симфонии!
Сдаются в архивы — вторые планы,
запредельного отблески света,
романтические туманы,
пасторальные чувства:
Нужны небылые поэты,
чтоб на заре небывалого века
создавать сверхискусства
для сверхчеловека!» —
