— Слышали? — спросил Семен Ильич. — А я еще больше скажу, пусть вот старые люди поправят, если что не так. Давно ли у нас в Сосновке на «нижнем» конце и вообще-то картошку стали есть? Забыли, как старики раскольники твердили: «Кто ест траву картофь, у того в крови ковь»? Да «кто чай пьет — отчается…» Всё они готовы были запретить, от всего отвернуть людей. Теперь, конечно, картошку все едят, а шепоты всякие староверские живут. Не тебе бы только, Романовна, слушать их…
Бригадирша утерла концом платка коричневое лицо.
— Да я, Степан Ильич, и не слушаю. Только если люди говорят, а у меня, сам знаешь, семья-то…
— Не умрет твоя семья с голоду, — успокоил ее директор. — А если кто еще сомневается, так я разрешаю на моем участке хоть весь цвет оборвать.
— Да что ты, что ты! — всполохнулась Романовна, — Верим и так. Спасибо тебе! Спасибо и вам, — чопорно, чинно поклонилась Петру Петровичу.
Тот вежливо приподнял худую соломенную шляпу.
И незаметно, словно растаяв под лучами солнца, исчезла, растеклась толпа. Одни собаки еще некоторое время рыскали по полю, не понимая, на кого же им лаять теперь.
Тетя Нюра посмотрела на мальчишек, на Нонку, которая как ни в чем не бывало плела венок из картофельного цвета, и сказала Лене:
— Иди уж и ты с ними в деревню, я и одна справлюсь. А как их, горе мое, оставить одних? Еще и дом-то сожгут, с них станется…
И украдкой, искоса глянула на дочь. Красавица ведь: лиловые цветы на черных кудрях, сама легкая, как из солнечного луча вылилась. А где бродит ее душа?
Лена перехватила этот взгляд и обняла Нонку за плечи — пусть тетя Нюра знает: не даст она ее в обиду. И потянулись вверх по косогору, к деревне: впереди неунывающие Колька и Павка, за ними Лена с Нонкой.
* * *
Детдомовский Соколка раза два брехнул на Лену и снова занялся своими блохами. Подойти к ней он и не подумал: ясно, что ничего съедобного нет в руках у девчонки. А Лене стало немножко грустно: «Совсем меня забыл, а я ему лапу лечила…»
Вытоптанный до блеска двор поразил ее безлюдьем. Никого. На обломанной сирени дерутся воробьи. Сохнет за домом безликое детдомовское белье, и не на кого кричать, чтобы не играли среди него в прятки. Лена поднялась на крыльцо и, по-прежнему никого не встретив, прошла в знакомую спальню. Вот здесь тогда сидела тетя Нюра, а она сама вышла не в эту дверь, а в другую, в дальнем конце узкой и длинной комнаты.
Сегодня на рассвете, идя лесом в город, Лена так ясно представляла себе, как встретят ее ребята. Она хорошо помнила, что творилось в их группе год тому назад, когда проездом навестила ребят смешливая певунья Анеля-белоруска, которую еще раньше нашли родные. Вместе с матерью и сестрой Анеля ехала в Сибирь, к каким-то другим своим родственникам, у нее их оказалось очень много. «На всех нас хватило бы», — пошутила тогда староста Маришка. Ребята окружили Анелю сплошным кольцом, и все-таки между ними и ею всегда само собой оставалось узкое свободное пространство. Его не переходили, через него тянулись только руки, трогавшие то нарядное вышитое платье, то настоящую шелковую ленту в Анелиной косе. И в глазах у девочек была не зависть, а счастливое обожание…
