— Послушайте, — говорит он медленно, словно у него опух язык, — как вы думаете, сколько мне осталось жить?
Анна и Лотта хмурятся — срок исчисляется астрономическими числами.
— Двадцать лет! — пытает счастье Анна.
— Тридцать! — надбавляет Лотта.
— Вы так считаете? — говорит он кротко. Отец смотрит на них с открытым ртом и лихорадочным блеском в глазах, как будто хочет еще что-то сказать. Но тут его одолевает приступ кашля, и трясущейся рукой он прогоняет их из комнаты.
Несколько дней спустя, когда они приходят из школы, тетя Кейте ведет их в спальню. В доме пахнет красной капустой с яблоками и корицей. Этот сладко — пряный аромат неприятно диссонирует с компанией, окружившей кровать отца. Дядя Генрих, скрестив руки на груди, смотрит с крестьянским недоверием на своего спящего брата. Происходит что-то особенное, почему собралось так много людей? Тетя Кейте подталкивает Анну и Лотту к кровати.
— Иоганн, — говорит она отцу прямо в ухо, — дети пришли.
Он отыскивает своих дочерей взглядом, в котором затаилась усмешка: про себя он тихо потешается над этим несуразным спектаклем вокруг его постели. Вот сейчас он встанет, думает Лотта, и отправит всех по домам. Но его настроение резко меняется. Глаза судорожно мечутся от одного к другому, он приподнимает голову и как будто собирается сказать им нечто такое, что не терпит отлагательств.
— Аннелиз… — произносит он и тут же снова падает на подушки. На ввалившихся щеках Темная щетина.
— Почему он назвал нас Аннелиз? — обиженно спрашивает Анна.
— Он думает о вашей матери, — говорит тетя Кейте.
После ужина одна из семи сестер тети Кейте забирает их с праздника, который и не праздник вовсе. Их кладут в чужую кровать — плот посреди бескрайнего океана, который не позволит им утонуть только в том случае, если, крепко обнявшись и не шевелясь, они будут лежать точно посередине. Ночью им снится, что тетя Кейте их будит и целует с мокрым от слез лицом. Но, проснувшись на следующее утро, они нигде не могут ее найти. Семь пар рук вытаскивают Анну и Лотту из постели и сажают на стул, чтобы легче было одеваться.
— Ваш отец, — говорит одна из семи теть, доставая комбинацию, — умер сегодня ночью.
Поначалу сообщение не вызывает никакой реакции, но после того, как зашнурованы ботинки, Анна вздыхает:
— Тогда ему не придется больше кашлять.
— И в груди у него больше не будет боли, — вторит ей Лотта.
На последнем кадре сцена прощания. Похороны остались скрытыми от наших глаз, так же как и докучливые реверансы, которые по такому случаю должны были делать девочки. Незримыми были и скандалы, слезы тети Кейте, ее угрозы обратиться в суд, упакованные чемоданы. Лотта видит Анну в последний раз, когда та стоит на лестнице в окружении приехавших издалека родственников. В сторонке, уже изгнанная, со следами напрасных слез отчаяния на лице замерла тетя Кейте. Анна выглядит самоуверенно в своем траурном платьице и с черным бантом в светлых волосах, похожим на ворону в гнезде. Рядом с ней дядя — тот, что портил рождественские песенки, и женщина с грудью волнующих размеров, на которой покоится блестящий золотой крест. Еще несколько ничем не примечательных фигур замыкают ряды взрослых. За Анной, положив костлявые руки на ее плечи (словно на уже присвоенную собственность), стоит навытяжку пожилой мужчина в суконном костюме, с бесформенными усами и густыми пучками засохшей травы, торчащей из ушей. А вот какой в последний раз Анна видит Лотту — та стоит у двери, прямо под витражом. Только по лицу ее и можно узнать — остальное закутано так, точно она отправляется на Северный полюс. Рядом с ней опирается на зонтик кокетливая пожилая дама в элегантной шляпе с вуалью; в руке дама держит перчатки из тонкой кожи. Мужчину, который сейчас тяжело давит на плечи Анны, она в тот день насмешливо называла «дорогуша Булли».
