* * *
Погоня растянулась, стрельба почти стихла. Конкин вырвался вперед, оставив впереди себя лишь преследуемого и одного эсэсовца, того самого, что первым встретил его ночью у речушки и добродушно дал прикурить. Теперь Иван продемонстрировал отличные навыки спринтера. Когда преследуемый, не раздумывая, сиганул с обрыва, эсэсовец прыгнул следом, Конкин, давно плюнувший на все, последовал за ним. Съехал многострадальной задницей по почти отвесному склону и… уткнулся в спину резко остановившегося эсэсовца. Тот, выставив вперед свой автомат, ошарашено смотрел вниз, на лежащего у его ног загнанного окровавленного человека, чей рот разрывала перекошенная безумная улыбка.
– ПЕТЕР?! – проговорил эсэсовец, неуверенно целясь из автомата в лежащего, но не решаясь нажать на спусковой крючок.
– Да, Михаэль, это я, я – спаситель «ангела», – лежащий на земле Петер поднял ствол автомата, собираясь выстрелить, но автомат Михаэля выплюнул короткую очередь, заставившую тело несчастного изогнуться на земле и навсегда замолчать.
Михаэль повернулся и уперся взглядом в Ивана Конкина. Глаза его округлились, он собрался было криком оповестить остальных, но Конкин не дал ему такой возможности. В упор, не целясь, он выстрелил короткой очередью в оппонента, а потом коротко, но очень сильно, как следует вложившись, ударил еще стоящего эсэсовца в челюсть, отчего тот рухнул как подкошенный. И, сделав глубокий вдох, нырнул в ближайшие кусты, стараясь не думать о том, что от невероятных нагрузок его сердце может лопнуть.
Грубер был в бешенстве. Да, русский партизан, или диверсант, был убит. Убили и предателя. Но какой ценой?! Пять погибших и трое тяжелораненых эсэсовцев. О потерях среди егерей он не хотел даже думать, предоставляя эту заботу раненому в руку гауптману. А когда он представил себе, что скажет штандартенфюрер, когда узнает о потерях личного состава и о том, что ценнейший научный материал вернуть не удалось, ему хотелось застрелиться. Поэтому он, несмотря на вопросительные взгляды радиста, продолжал откладывать неизбежный сеанс связи.
– Какого черта вы посмели стрелять на поражение?! – гауптштурмфюрер порывался вскочить с носилок, на которых лежал после того, как доктор вынул-таки из него сучок и тщательно перебинтовал рану. Но заботливая рука медика тяжело ложилась на его плечо каждый раз, едва он собирался подняться. Да и нешуточная боль в пояснице не позволяла ему встать.
– Простите меня, герр гауптштурмфюрер, – произнес стоящий перед ним фельдфебель, мрачно глядя в землю. Он очень уважал и боялся своего командира, покрытого ореолом воинской славы и загадочности, а уж гнев далекого штандартенфюрера СС казался ему чем-то вроде гнева олимпийского бога Зевса, способного испепелять ударами молний неугодных ему людишек. – Нам просто катастрофически не везет…
