Заметив, что перелистываю книжку, Мокроусов сказал:
— Наш коктебельский затворник Макс. Бородатый человек с безгрешными глазами. Сложнейшая натура, должен заметить. Отвергал всякое насилие. После войны много с ним спорили. Я, говорит, не виноват, что не родился марксистом. Насилие человека над человеком не признаю. Ну, я ему о классовой природе насилия, мол, эксплуататорские классы с угнетенными не церемонятся. Вот мы и вынуждены свергать их. Знаю, говорит, но политика — дело кровавое. А мне от одного вида крови дурно делается. И ведь что важно: представления путаные, а не потянулся за белыми за рубеж. В своей «Башне из слоновой кости» наших подпольщиков прятал, добивался освобождения арестованных врангелевцами большевиков. А литературным сверхреволюционерам (тогда их называли напостовцами) удалось-таки ошельмовать его! Ну, он не понял, что друзей у него больше, чем недругов, отгородился от всего, перестал писать. Оттолкнули!.. — И неожиданно прочел, словно бы про себя:
Кто верит в жизнь, тот верит чуду
И счастье сам в себе несет.
Товарищи! Я не забуду
Наш черноморский переход…
Он прочитал все стихотворение на одном дыхании. Я попросил прочитать еще что-нибудь.
— Поэзия всегда сбивает с толку, — сказал он и улыбнулся. — Но если бы ее не было, то мы, наверное, не поняли бы в жизни самого главного. Однажды в штормовую осеннюю погоду Максимилиан читал целый вечер при свете свечей, а мы сидели и слушали, к горлу что-то подкатывало. Вот еще запало в голову:
Как Млечный Путь, любовь твоя
Во мне мерцает вьюгой звездной…
Эти строчки особенно любил Всеволод Вишневский. Потому, должно быть, и мне запомнились. «Киммерийца» Волошина он ругал, а стихи его нравились.
Мокроусов подробно рассказал о том, что происходило в Крыму, оккупированном врангелевцами, и для меня это была совершенно неведомая страница в истории гражданской войны, несмотря на обширную литературу по этому вопросу. Тут все было из первых уст, из уст бывшего командующего Повстанческой Революционной армией, воюющей с последним ставленником Антанты бароном Врангелем. Странное ощущение: передо мной человек, который видел Врангеля, бил его (Врангель, как я уже писал, в своих мемуарах не обошел вниманием Мокроусова)…
Осенью 1959 года Мокроусов скончался. Я не смог присутствовать на похоронах, так как находился в это время в океанском плавании: наша эскадра, преодолевая тайфун невероятной свирепости, шла за экватор, в Индонезию, с визитом дружбы. Я смотрел в иллюминатор крейсера «Сенявин» на вздыбленный океан и вспоминал о недавней встрече с Мокроусовым… Больше всего поразило его глубоко скрытое, но упорное нежелание утверждать себя как человека особенного, героя гражданской войны или героя войны в Испании (ведь, как я узнал позже, за подвиги в Испании он был награжден орденом Ленина), об участии в боях и битвах в Отечественную рассказывал предельно скупо. Этот человек словно бы намеренно отгонял от себя славу, известность, не искал высоких наград.
