Постепенно луна сместилась к горизонту и поблекла, зато звёзд как будто стало больше, и горели они ярче. В душе нарастали отчаяние и злоба, на себя, на запойного Маклака, на весь этот неустроенный и равнодушный мир, включая ночное светило, издевательски взиравшее на мои мучения с холодного неба.
Я шёл и падал, падал и шёл, потеряв всякое представление о времени и пространстве, порой забывая, зачем и куда двигаюсь, доверившись ногам, которые сами находили скрытое под снежными заносами твёрдое основание дороги. Наконец в очередной раз, подняв голову, увидел на горизонте долгожданную чёрную полосу изб и одиноко стоявший между мною и деревней трактор. Слишком отупев, чтобы радоваться, отрешённо продолжал брести вперёд бормоча про себя любимые с детства строки, совпадающие по ритму с ходом ноги: И сейчас же к нему из-за ёлки Выбегают мохнатые волки: «Садись Айболит, верхом, Мы живо тебя довезём!» Теперь, когда перед глазами появилась конкретная цель, идти стало как будто тяжелее, во всяком случае, расстояние до «мавзолея» показалось бесконечным. У Лёшиного трактора надо было сделать долгий привал, чтобы накопить силы для заключительного броска до деревни. Стоять не мог, поэтому сел на безответного шурфовика и прислонился к гусенице.
С безразличием глядя на жёлтый огонёк керосиновой лампы, одиноко светившей в окне маклаковской избы, отстранённо думал: «Верная Полина ждёт мужа, мне бы такую жену». Холод как будто отступил. Поёрзав ватной задницей, устроился поудобнее, и закрыл глаза. Клонило ко сну. В ушах зазвучала райская музыка, напоминавшая пение Эллы Фицжеральд… Неожиданно в дремотное сознание ворвался посторонний звук. Я лениво прислушался, звук повторился. Это был хриплый, задорный как пионерский горн крик петуха. Открыв глаза и собрав в кулак остатки воли, попытался встать. «Вот она разгадка! Белой смертью грозил мне наглый петух в платиновом парике сегодня ночью. Накося, выкуси!». Негнущимися пальцами сложил кукиш, ткнул его в звёздное небо и кряхтя, стал снимать валенки. «Не для того круто замесили меня папа с мамой, чтобы я, как последний фраер, загнулся в сугробе у сломанного трактора».
Стоя по колени в снегу в драных шерстяных носках, я испытал радость каторжанина, сбросившего опостылевшие кандалы. Оставив санки с Маклаком возле трактора, не чувствуя укусов мороза, в развалку, не торопясь, как свободный гражданин свободной страны, зашагал в сторону призывно светившего огонька.
