— Теперь садись, перепиши все отменно разборчиво, не так, как рука поэта накуролесила. И последнюю фразу возьми чуть-чуть крупнее, чтоб обязательно бросилась в глаза.
Серяков присел к столу и в точности исполнил приказание. Нестор Васильевич перечел и, видимо, остался доволен.
— Теперь положи наше творение в сию папку, — скомандовал он. — Завтра четверг, значит, будет мой доклад князю и решится твоя судьба. Надейся и молись! А не выйдет, будем думать снова, как оборонить тебя от барона.
Но Лаврентий совсем не надеялся на успех затеи своего покровителя. Он слишком хорошо знал, как может обернуться солдатская судьба. Наверное, министр прикажет сделать запрос, согласно ли с представлением Кукольника департаментское начальство. А уж тогда барон с Шаховским и вовсе сживут его со света. Непременно загонят, может, не в арестантские роты, да в такую глушь, что и думать не придется не только о гравировании, но и о заработке перепиской.
Придя затемно домой, Лаврентий скорее лег в постель, отвернулся к стене. От матушки скрыл и угрозы барона и проект Кукольника, сказал только, что в просьбе отказано, что разболелась голова и хочется скорее заснуть. Марфа Емельяновна поохала над неудачей, предложила заварить малины, сказала в утешение, что в академии сможет учиться, когда выйдет в офицеры. Наконец, не получая ответа, тихонько убрала кое-что, тоже легла и вскоре заснула.
А Лаврентий в эту ночь долго не спал. Чем дальше отходили события нынешнего дня, тем сильнее терзало беспокойство за будущее свое и матушкино, тем больше бранил себя, что послушался совета Кукольника, согласился говорить с Поповым, что не упросил забыть затею о докладной записке. Еще придется идти, как когда-то, по этапу с партией «не вроде арестанта». Но уже по зимней дороге да много-много дальше…
Следующий день в чертежной прошел томительно и тревожно. Серяков отлично понимал, что, если министр, прочтя записку Кукольника, пришлет запрос Корфу, то эта бумага никак не может сегодня прийти в департамент. Понимал также, обдумав за сутки все случившееся, что вчерашние угрозы генерала и вправду не более как желание до полусмерти напугать. Навряд ли барон будет преследовать его, ничтожного унтера, за представление, сделанное Поповым. И полковник получил уже выговор, да и на него самого накричал, как на собаку, потешил генеральское сердце. Значит, сегодня ждать новой грозы не приходилось. И все-таки каждый раз, когда отворялась дверь из коридора в чертежную, Лаврентий вздрагивал и весь сжимался, как, бывало, перед первым ударом розги.
