Все ближайшие вечера, благо переписки не случилось, он не заходил к Антонову, не читал, не играл на гитаре, а только резал и резал. Не спеша, тщательно прорабатывал сначала рисунок на бумаге, определял толщину каждого штриха, потом, чтоб проверить себя, перерисовывал еще раз на другой бумажке, зачернив все, что предстояло выбрать, так что получалось белое изображение на темном фоне. Наконец накалывал основной контур булавкой через левую сторону на дощечку и, дорисовав мелочи, в этом как бы зеркальном изображении начинал резать. Все мысли его, все душевные силы были поглощены тем, чтобы сделать рисунки предельно лаконичными, но сохраняющими все нужное, постичь и усвоить особенности этого нового для него искусства.
Так появились за две недели еще три гравюрки. Сначала петух и две курицы у забора — то, что видел ежедневно, подметая двор; потом — срисованная с натуры за окном извозчичья, запряженная в дрожки лошадь пьет из колоды. Наконец, само окно — переплет рамы, отдернутая вбок коленкоровая занавеска, а на подоконнике — горшок с цветком и бутылка уксуса. Здесь попытался передать блики света на стенках разных по материалу и форме сосудов.
Несколько раз Лаврентий жестоко порезался, когда нож соскальзывал с дощечки. Делал перевязку, обдумывал более правильное положение пальцев при работе и продолжал дальше.
Марфу Емельяновну тревожила эта окровавленная повязка и, пожалуй, еще больше тот азарт, с которым предался он новому занятию, засиживаясь до полуночи. А ведь спать-то когда же? Изведется совсем. Но на ее робкие замечания Лаврентий отмалчивался и, вскакивая в четыре часа, бодро брался за метлу, потом, перед уходом в департамент, пошучивая, бинтовал руку чистой тряпочкой, а возвратившись и наскоро пообедав, вновь садился за свои дощечки.
Каждую готовую работу он тщательно мазал тушью и по многу раз оттискивал на бумаге, чтоб, рассмотрев самому, показать с некоторым торжеством матушке. Она видела, что получаются занятные картинки, и вправду похожие на те, что печатают в книжках. Радовалась удовольствию, которое эта работа доставляла Лавреше, поверила, когда сказал, что за такие дощечки, может, когда-нибудь станут платить больше, чем за переписку. Но все же очень хотела бы слышать чье-нибудь постороннее мнение, прежде всего Антонова, которого уважала за трезвую рассудительность. Что она, малограмотная, понимает? А он человек бывалый, столичный, всякого насмотрелся.
Но, когда заикнулась об этом сыну, он попросил, чтоб подождала говорить Антонову еще с неделю, пока не кончит. Перед приходом своего друга, утром, в воскресенье, Лаврентий тщательно убрал все рисунки и доски, а на вопрос гостя о руке соврал, не сморгнув, что, мол, порезался, обстругивая наметельник.
