— Мой личный эскулап говорит, что я слишком много курю, а в моем возрасте это уже вредно… Хорошо, будем считать, вы меня убедили. Я поговорю с Бибаевым и он все устроит.
— Только, Александр Юрьевич, — у меня непроизвольно вырвался стон от неосторожного движения, — пусть об этом знаем только мы трое. Иначе вся комбинация изначально теряет всякий смысл.
Прохоров с сочувствием посмотрел на меня и согласно кивнул.
— Договорились. А теперь отдыхайте. Или может прислать врача?
Я отрицательно помотал головой.
— Не стоит. Бывало и хуже. А это пустяк, само заживет…
Огонь на себя.
После объявления о гибели Селиверстова я два дня не вылезал из дома. Несмотря на браваду перед Прохоровым, который теперь все время пропадал в столице, решая какие-то глобальные вопросы, грудь болела так, что тяжко было не то что двигаться, а даже дышать. А на третий день, когда немного полегчало, за мной пришли.
Приказом заместителя директора департамента сыскной полиции исполнение обязанности околоточного надзирателя было возложено на Никодима Ананьевича Колесникова. Именно он, воспользовавшись отсутствием Прохорова, по-хозяйски заявился в имение в сопровождении двух незнакомых мне горилоподобных городовых в форме, при револьверах и шашках.
Колесников, нервно заикаясь и глотая окончания слов, предъявив мне какое-то абсурдное обвинение, махнул перед носом бумагой, с расплывчатой синей печатью. На самом деле, отбрить этих с позволения сказать стражей порядка, даже, несмотря на столь грозный вид, не представляло особого труда, стоило лишь позвать на помощь многочисленную дворню.
Однако раз именно подобного развития событий я и добивался, было бы нелепо оказывать им сопротивление. Тем более что обыскивать комнату они не рискнули, спеша как можно быстрее вывести меня за пределы поместья.
Как только дожидавшаяся у парадного черная карета с наглухо зашторенными окнами на всех парах вырвалась за ворота, один из городовых бесцеремонно завязал мне глаза. Когда же я попытался возмутиться, второй без всякого предупреждения ткнул локтем точно в то место, куда попала пуля, словно заранее зная, куда нужно бить. Задохнувшись от невыносимой боли, я оставил всякие попытки сопротивления.
Везли долго, по субъективным ощущениям, не менее двух часов и повязку с глаз сняли прямо перед тем, как бросить в одиночку. А до этого пришлось вслепую спускаться по крутой каменной лестнице глубоко под землю.
Камера представляла собой каменный мешок два на два шага. Необычайно высокий потолок терялся в мутном мареве. Сквозь прорезанные в толстенной, обитой железом двери две узкие вертикальные щели сочился жиденький свет, с трудом позволяющий различать детали скудной обстановки: узкие нары из плохо оструганных досок, да воронкообразное углубление в углу с узкой дыркой посредине.
