— И чем дело кончилось? — я достал папиросу из портсигара и закурил.
— А я почем знаю? — принялся выколачивать трубку Андрюха. — Пропала моя бабенка. Вот вдруг взяла и пропала. Я уж грешным делом струхнул, что про мой интерес по простоте душевной кому трепанула. На дно тогда залег. А ее больше нет, не видел.
Поднявшись с коряги, я потянулся и кисло посмотрел на осведомителя.
— Да уж, Андрей Васильевич, не порадовал ты меня. Совсем не порадовал. Ничего полезного от тебя я сегодня не услышал. Все больше пустой треп, да бабьи сплетни какие-то… Ни хрена ты не заработал.
— Как же так, барин! Как же! — дурниной взвыл Стахов. — Я ж костьми ложусь. Днем и ночью без роздыху землю носом рою. А ты не заработал, — теперь в Андрюхином голосе дрогнула слеза.
Я не выдержал и расхохотался.
— Ну, ты брат ей-богу, артист. Талантище. Хоть сейчас на сцену… Только за это выступление и получишь целковый. Но смотри, — мой указательный палец с силой ткнул в его грудь, — Последний раз я такой добрый. Еще раз пустым придешь, будешь лапу сосать… И давай-ка днями отведи меня к этой… как ее… Христине. Хочу ей пару вопросов задать… Да про Самохина не забывай. Очень мне любопытно, кто его на перо посадил и куда бумаги запропастились?..
Остаток дня прошел в бестолковой суете, вымотавшей не хуже напряженной работы. Завалившись спать сразу после ужина, я проснулся среди ночи от тревожного гула набата. Заполошно подхватившись с кровати, метнулся к окну. Где-то в слободе полыхал пожар и кровавые блики беспорядочно метались по комнате.
Бросив взгляд на часы, я обнаружил, что стрелки показывали начало пятого и утро уже вступило в свои права. Сладко зевнув, вдруг с удивлением понял, что сон куда-то испарился. С сомнением покосившись на раскинутую кровать, я накинул халат и вытряхнул из пачки папиросу.
Как водится, курение натощак отозвалось болезненным спазмом в желудке и противной сухостью во рту. Чтобы заглушить тянущую боль, ничего не оставалось, как применить обычное средство — спустится в столовую и чего-нибудь перехватить на скорую руку.
С горящей свечой в руке я шагал по лестнице, тревожа сторожкую тишину спящего дома шарканьем мягких войлочных туфель по скользкому мрамору ступеней и свистящим шелестом ткани атласного халата.
В столовой, тускло освященной едва чадящей в дальнем углу керосиновой лампой, сгорбился в кресле старый лакей, заполошно подхватившийся, стоило мне скрипнуть дверью.
Я неподдельно удивился:
