— Ну хорошо, пусть так. Сынок, но где ты будешь жить? Конечно, можно постелить Эде в ванной поролон, но, боюсь, этому эгоисту не хватит душевного благородства туда перелечь. Допустим даже, мы вдвоем сумеем его переорать! Но тогда он станет запираться и из вредности никого не пустит почистить зубы! — сказала она обеспокоенно.
— Пока что нас не выселяют из гимназического общежития. Комнаты нам оставили. Месяца три в запасе еще есть, — успокоил мать Мефодий.
Зозо кивнула с явным облечением. Человек верит в двух случаях: когда действительно верит и когда втайне ощущает, что недоверие нарушит его душевное равновесие.
— Все равно с этим надо что-то решать! — сказала она сдающимся голосом человека, который уже отодвинул проблему на второй план.
Мефодий с Дафной просидели у Зозо еще минут двадцать и стали прощаться. В коридоре обнаружилось, что Депресняк, неосторожно оставленный в одиночестве, прогрыз шины у велосипеда Эди и разодрал когтями седло. Утешало только то, что Эдя на велосипеде все равно не ездил. Велосипед так и стоял надгробным памятником здоровому образу жизни.
— Я сто раз говорила Эдьке: не катаешься — продай! А он мне: тогда пакеты не на что будет вешать! Вот пусть и вешает теперь, руль-то остался! — мстительно заявила Зозо.
— Простите его! Он не хотел! — извинилась Даф, с досадой отлавливая пытавшегося ускользнуть кота. — Он жертва собственных страстей!
«Жертва страстей» упрямо болталась у нее в руке, компенсируя недостаток интеллекта избытком характера.
Напоследок Зозо заставила сына поклясться, что они будут хорошо питаться. Если надо, она сама станет им готовить. Правда, не сегодня и не завтра, но не позднее пятницы точно.
— Запомните: горячий суп каждый день! Хуже гастрита в шестнадцать лет может быть только облысение в двадцать два, — крикнула Зозо в закрывающиеся двери лифта.
Даф нажала кнопку первого этажа. Кнопка была вдавленная, блестела от множества прикосновений. Лифт дернулся и стал медленно опускаться, задумчиво скрипя. Мефу вспомнилось: когда ему было лет восемь, он постоянно опасался, что лифт сорвется в шахту. Или что у него оторвется дно. Ох уж эти детские страхи! Ты маленький, и страх маленький. Ты растешь, и страх растет вместе с тобой, не уставая менять личины, приобретая все новые формы. Всякий вчерашний страх смешон. Всякий сегодняшний ужасен. Вот и теперь забавно вспоминать, но тогда, шагая в кабину лифта, он ощущал себя по меньшей мере летчиком, которому надо катапультироваться из горящего самолета.
