Но уж капор-то, по крайности, капор не революционен, размышляла Панна, завязывая под подбородком синий бант. Как ужасны, ужасны шляпы! А маменька назвала атласное сие чудо цвета перванш «старушечьим убором»!
Дневное ее платье, в тон капору, было в тот день голубым, цвета утонувшего в стакане воды кусочка берлинской лазури. Как шло то платье к ее русым с каштановым отливом волосам! (Еще одно огорчение маменьки, отчего б им не быть золотыми.) А вот у бабушки, Елизаветы Федоровны, волосы были такие же, как у внучки, судя по портрету. И ничего, почиталась первою красавицей! Как оно, все же, грустно, когда у человека нету ни бабушки, ни дедушки: у всех-то ровесников по две пары, думала шестнадцатилетняя Панна, собирая ящик. Грех в такое светлое весеннее утро сидеть зряшно дома.
Бабушка с дедушкою Сабуровы умерли еще до ее рождения от заразной инфлюэнцы. Бабушка де Роскоф тоже умерла, когда Панны не было на свете, в первые годы французских бедствий. За дедушку де Роскофа отчего-то молятся как за усопшего, хотя наверное об его кончине ничего не известно. Но дедушка и бабушка де Роскоф все одно почти сказочные, за тридевять земель, и дороги туда нет. А в Сабурове все привычное и близкое, и так легко вообразить, что хозяева его живы-здоровы, ждут в гости любимую внучку Панечку. Отчего ей кажется, что с бабушкой и дедушкой ей было бы куда проще изливать свое сердце, нежели родителям?
Или это просто игра, с тех времен, когда она, маленькая, впервые приметила сходство свое с Елизаветою Федоровной, столь приветливо взиравшей на нее из тяжелой рамы портрета? Ни единого украшения не было на молодой бабушке, только черная роза красиво выделялась на темно зеленом бархате платья. А эти их общие волоса, у бабушки зашпиленные на затылке! У Панны была привычка подолгу разговаривать с бабушкиным портретом. Странно, отчего нужен был ей безмолвный друг, когда папенька не чает в единственной дочке души? Папенька не чает… А маменька? Ах, да кто ж ее разберет, маменьку Елену Кирилловну!
Сад, осыпанный яблоневым цветом, уходил вдаль. Белые лепестки плыли по ручейкам, устремляясь к искусственным маленьким водопадам. Скорее за кисти, покуда зелень не победила весеннего сияния, покуда голы стволы! Как же не любит она неинтересное, сплошь зеленое лето!
Из дому Панна успела ускользнуть еще до завтрака, утащив из кухни пару бриошей со стывшего на окне противня. Путь предстоял долгий — в обход яблоневого сада, через кленовую рощицу, давшую некогда прозванье усадьбе, вдоль озимых до старого большого дуба, мимо заливных лугов, снова лесом, на сей раз смешанным, в обход деревеньки с ее огородами, полем. Здесь, на равном удалении от четырех усадеб, с отрочества положил встречаться дружеский их круг.
