— Значит, ты считаешь, что они стопчут людей и нам не будет места на земле, где мы родились?
— У меня есть сын, и я хочу увидеть внуков, — ответила женщина.
— Тогда что надо делать?
— Не знаю. Но прежде всего мы должны помирить наши роды. Ты можешь обещать, что, если второй старшина выйдет за ворота, никто из ваших не спустит тетиву?
— Это я обещаю.
— Тогда я попробую уговорить Машка.
Уника прошла через ворота, распахнутые, словно наступил большой праздник, и сразу за её спиной обтёсанные бревна задвинулись, скрыв проход. Не отвечая на ждущие взгляды, Уника обрядилась в оставленную одежду, прошла на площадь между гостевым домом, круглой землянкой и домом старшин и лишь там произнесла:
— Они просят мира.
— Не поздновато ли? — гневно вопросил Машок. — Сначала они будут в безоружного стрелять, а потом мира просить? Юха убит и Курош умирает — как после этого мириться?
— Не медведям пеняй, а оборотням. У лесовиков сотня убитых — дети, женщины… А те, кто уцелел, — на нас говорят. И тебя там видели — как ты старикам головы разбивал, детей резал…
— Ты это что врёшь?! — взревел Машок.
— Говорю тебе, нет в нашей ссоре ничьей вины, кроме чужинской. Это они такой морок навели. Напали на лесовиков, а представили так, будто это мы сделали. Их вини, им месть готовь. А с детьми медведя надо мириться.
— Не хочу, — упорно проговорил Машок.
— А если бы не брата твоего ранили, а кого другого, ты бы тоже упорствовал? — спросила Уника, бестрепетно глядя в лицо старшине.
Машок подавился гневом и лишь время спустя сумел просипеть:
— Ты так не шути… Хоть ты и йога, а меру знай!
— Тогда пойдём, спросим Куроша. Ему за брата мстить не нужно, вот пусть он и скажет, как быть.
— Помирает Курош…
— А ты его не хорони прежде времени. Пока жив, он такой же старшина, что и ты.
Курош лежал в круглой землянке, укутанный шкурами. Кровь на губах уже не пузырилась, но и дыхания почти не было слышно. Две немолодые женщины-травницы сидели рядом, хотя всё, что можно было сделать, уже было сделано.
— Как он? — шёпотом спросила Уника. Лекарка выразительно пожала плечами: мол, и так видно.
— В разум приходил?
Травница кивнула.
Уника наклонилась к раненому, глянула в осунувшееся лицо, тихо позвала:
— Курош, ты нужен нам. Дети медведя просят мира.
Старшина приоткрыл мутный глаз. Никто не мог сказать, видит ли он что-нибудь, понимает ли сказанное, но когда Уника повторила слова, губы с запёкшейся кровью шевельнулись и почти беззвучно прошептали:
