Андрей Григорьевич улыбнулся так дружески, как никто, кроме него, не может улыбнуться, — постоянно напряженное заботой крупное лицо вдруг размягчается, морщинки разбегаются от уголков глаз, а старая рана возле правого подглазья становится заметней, напоминает, что перед тобой герой, такой веселый и простодушный человек.
— Я не обижаюсь, Андрей Григорьевич, — искренне ответил Слащов. — На войне же. Да я и не все еще понимаю в наших маневрах.
— Маневры будут сложные — телеги так уложены, что грохоту больше, и по одной дороге раза по три будем проезжать, чтобы думали, будто нас много. А нас-то всего… А-атряд! Строиться! Па-а коням!..
Построились двадцать семь человек. Вокруг ночь, горы, тишина, и где-то огромная армия восставшей Кубани. Возникнет ли она, сверкая шашками и гремя тысячами копыт? Во имя чего она восстанет? Куда и кого устремится убивать?
— Сделаем, казаки, такой маневр, — говорил атаман. — Нас мало, а люди думают — много. И хорошо. Нас и будет много. Поэтому Первакову, Козлову, Литвиннику, Совенко… еще подберу казаков. Вы отстанете от нас, когда пойдем на Суворовскую, а когда будем там, я стану на площади, вы же по очереди подъезжать ко мне на рысях и докладывать обстановку в тех полках…
— …которых нет, — продолжил, ухмыльнувшись, Мельников.
— Будут. Наш начальник штаба распишет сотни и полки и каждому объявит, какой сделать доклад.
— Придумано, как надо, — сказал басистый Перваков. — Дух надо поддержать у людей.
— А тогда, господа офицеры и казаки, поздравляю вас с первым походом, с первой победой! Другого не будет. Только победа! Бекешевскую обойдем по руслу реки, чтобы не оставлять следов.
— Ну, да. Следов-то мало, — опять съязвил Мельников.
— Много будет, Саша, — ответит командир, не перечесть. Шагом ма-арш!..
Двинулись к реке. Где-то вверху разыгрался ветер, исчезла темь, открылись звезды.
— Теперь-то не заблудимся, — не смолчал Мельников.
Шкуро подъехал к нему, спросил тихо:
— Кузьма что передает? Как там Ессентуки?
— Там тихо.
— Для меня ничего?
— A-а… Какой-то ваш человек подался в Ставрополь.
Отряд шел к станице по реке, Шкуро и Перваков вдвоем проехали по дороге. Показались спящие хаты, редко где лучился во тьме тусклый мутный огонек.
— Начнем отсюда, — сказал Шкуро, останавливая коня и спешиваясь.
Постучал в светящееся окно. Заскрипели запоры и на крыльцо вышел в одном белье старик. Перваков — здешний, и старик впустил казаков в хату. В горнице появилась и хозяйка, закутанная в платье.
