Для самого первого опыта он привез раритетный советский радиоприемник «Илья Муромец». В 1972 году этой радиоле уже было, наверно, лет пятнадцать, так что сейчас возраст почтенного аппарата не поддавался воображению. Шурик помнил его образ из своего детства по большому тряпичному лбу, скрывающему единственный динамик из плотной черной бумаги, круглым глазами-верньерами из аналогичных шашкам колесиков и антрацитно блестящему рту с желтой шкалой настройки — зубами и красным нитевидным бегунком — носом. Из детства этот громоздкий агрегат перекочевал сначала на антресоль, где всегда мешал маме, потом — в деревню, где уже не мешал никому, только пыли, собирая ее в огромных количествах. Выбросить «Илюшу» у отца рука не поднималась. Но он очень обрадовался, когда Шурик попросил его себе для одного научного эксперимента.
— Бери, не жалко. Знатная радиола была в свое время, только теперь на таких частотах уже, поди, и не передают. Можешь потом не возвращать, — напутствовал он. — Сдай какому-нибудь радиолюбителю, или в музей.
«Ага, в музей утраченного времени», — подумал тогда Шурик, но вслух ничего не сказал.
Он внес в студию «Илью» под недоуменным взглядом охранника. Охранник был бывшим работником почившего в бозе Беломорско-Онежского пароходства, и из него сыпался песок. Когда-то он слыл одним из первых стармехов, которому доверили открывать зарубежные страны для молодого в те далекие дни пароходства. Теперь Великанов служил вахтером, или, как теперь модно — охранником. Презирал униформу маскировочного цвета, заваривал чай в литровой стеклянной банке и слушал трехволновый радиоприемник. В ногах у него стоял обогреватель рефлекторного типа, на подоконнике, приоткрыв один желтый глаз, валялась пыльная кошка.
— У нас в доме в 57 году тоже у кого-то был «Илья Муромец». Да только без толку — лампы все время какие-то внутри перегорали, — кивнул на приемник Великанов. — Для украшения, что ли? Для дизайну?
— Ага, — согласился Шурик. — Будем пожарных инспекторов пугать.
Кошка подняла голову, очумело посмотрела на него, хотела зевнуть, но передумала, опять вернувшись к просмотру своих кошачьих радужных снов.
Шурик устроился в студии, подключил запись с микрофона и торжественно воткнул вилку в сеть. «Илья Муромец» осветился изнутри огоньком, но не издал ни звука. Можно было, конечно, подождать наиболее задушевных часов для экспериментов: полночь, или 3:33 — шумерское время, если верить источникам из Аляски. Но Шурик предположил, что для «белого шума», в принципе, время неважно. Или он есть, или его нет.
