Времени на посещение было отведено немного, поэтому быстрым шагом прошел мимо могилы Александра Демьяненко, незабвенного Шурика, помянув его добрым словом, мимо надгробий неизвестных мне военачальников, мимо афганцев и пожарников. Остановился только у второй вязовой аллеи. Здесь лежал мой институтский друг, мой замечательный товарищ Олег. Скромный и изящный мраморный обелиск без фотографии. Найти человеку незнающему просто невозможно.
Я подошел, лавируя между памятниками и крестами, присел на корточки и прикоснулся рукой к холодному камню.
— Здравствуй, друг. Здорово, Олег.
Слезы, конечно же, не полились, но глаза увлажнили. Нечасто доводится бывать здесь, но всякий раз неодолимая горечь заполняет собой всю душу. Погиб мой настоящий товарищ, прожив всего-то тридцать лет, но память о нем навсегда со мной. Так же, как и память об отце.
В тот далекий уже год я бросил Беломорско Онежское пароходство, откуда меня хотели, впрочем, неудачно, уволить за прогулы. Работы не было, денег тоже, перспективы просматривались с трудом.
Приехал я к Олегу в гости. К тому времени он уже обзавелся приличной четырехкомнатной квартирой на Московском проспекте в «сталинке», ездил на годовалом мерсюке, был уверен в себе и без страха смотрел в будущее. Мне всегда было с ним легко и просто, как, впрочем, и ему со мной. Жаловаться и просить о чем-то я не умел, да и до сих пор не научился. О проблемах мы деликатно не говорили, вспоминали прошлые годы, рассказывали о теперешней жизни, смотрели первые матчи чемпионата мира по футболу. Все было замечательно и весело.
Перед моим отъездом, когда мы уже приехали на вокзал, Олег сказал:
— Давай, не парься, придумаем что-нибудь. Всегда приятно общаться с человеком, на которого можно положиться. Или работать.
— Что — работать? — не понял я.
— Работать вместе.
— Ладно, Олег, будь здоров, после четвертьфинала Англия — Аргентина, созвонимся.
— Думаешь, сойдутся?
— Обязательно.
— Ладно, иди, длинная сволочь!
— Пока, старая скотина!
Мы пожали друг другу руки, и я уехал. Олег помахал мне на прощанье рукой. Так он и остался в моей памяти: большой, широкоплечий с веселой улыбкой. Когда он смеялся, то слегка поднимал свое правое плечище, брови дугами взмывали на лоб. Казалось, что он и веселится, и удивляется одновременно. Как огромный шаловливый ребенок. Как же так случилось, что при всех своих блестящих умственных способностях ты не просчитал, что где-то уже дожидались встречи с тобой пули, подпитываемые ненавистью и безразличием?
