— Я читал про это.
— Ему хочется, писал он, чтобы родная страна его поняла, а если нет, он пройдет над ней стороной, как проходит косой дождь.
— Вам не удалось прочитать «Доктора Живаго»?
— Удалось. — Писатель вздохнул и начал, как я догадался, читать по-русски какие-то стихи наизусть.
— Это стихи Пастернака, обращенные к Марине Цветаевой, советскому поэту, другу Пастернака. — Левитанский двигал по столу туда-сюда пачку сигарет. — Конец ее был трагическим.
— У вас нет фотографии Осипа Мандельштама? — несколько поколебавшись, спросил я.
Левитанского мой вопрос поразил: можно подумать, мы только что познакомились.
— Вы читали Мандельштама?
— Всего несколько его стихотворений в одной антологии.
— Он — наш лучший поэт… святой… погиб, как и многие другие. Его фотографию моя жена не повесила.
— Я пришел к вам, — сказал я, с минуту помолчав, — потому что мне хотелось выразить вам сочувствие и уважение.
Левитанский щелчком ногтя зажег спичку. И, так и не закурив, погасил ее, рука его при этом тряслась.
Мне стало неловко за него, и я отвел глаза.
— Комната очень тесная. Ваш сын спит здесь?
— Не смешивайте прочитанный вами рассказ о писателе с жизнью автора. Мы женаты уже восемь лет, но детей у нас нет.
— Позвольте спросить — имела ли место беседа писателя с редактором, описанная в том же рассказе?
— В жизни она места не имела, но она из жизни, — раздражился писатель. — Мои рассказы идут от воображения. Что за интерес переписывать дневники или воспоминания?
— В этом я с вами вполне согласен.
— Не написал я и о том, что неоднократно предлагал мои рассказы и притчи советским журналам, однако напечатаны были лишь немногие, притом не лучшие. И все же читатели у меня есть, правда, их очень мало, они читают меня в самиздате, передают мои рассказы из рук в руки.
— Вы предлагали ваши еврейские рассказы журналам?
— Что вы такое говорите, рассказы они и есть рассказы, у них нет национальности.
— Я только хотел сказать — те рассказы, где речь идет о евреях.
— Кое-какие предлагал, но их не приняли.
Я сказал:
— Прочитав ваши рассказы, я задумался: как так получается, что вы замечательно пишете о евреях? Вы сказали, что полностью числить себя евреем не можете, — так вы выразились, но пишете о евреях достоверно, и, хотя ничего невозможного тут нет, тем не менее это удивляет.
— Воображение — вот что делает мои рассказы достоверными. Когда я пишу о евреях, рассказы мне удаются, поэтому я и пишу о евреях. И не важно, что я еврей лишь наполовину. Важен дар наблюдательности, чувство, ну и мастерство. Я жил со своим еврейским отцом. Время от времени я наблюдаю за евреями в синагоге. Сажусь на скамью. Староста следит за мной, я слежу за ним. Однако, что бы я ни писал, пишу ли я о евреях, галичанах или грузинах, все они — плод моего воображения, в ином случае для меня в них нет жизненности.
