— Иду! — хрипло крикнул он и поспешил в лавку.
Герм услышал, как она вопит, да так громко, что слов не разобрать. Он встал и подошел к двери.
Да, это была докторша — кто ж еще — толстуха в необъятной шляпе с мясистым лицом и жирным крупом, в норковой шубе.
— Кретин! Остолоп! — орала она на мясника. — Да ты даже мясо толком завернуть не умеешь. Из-за тебя у меня вся шуба в крови. Шуба погибла!
Бедный мясник пытался было извиниться, но раскаты ее голоса заглушали его слова. Он пытался извиниться жестами — всплескивал руками, закатывал глаза, махал соломенной шляпой, но она не унималась. Он шагнул к ней с чистой тряпочкой — хотел вытереть мех, но она грозным окриком его осадила. Дверь с грохотом захлопнулась. На прилавке стояла ее промокшая сумка. Герм понял, что отец опять хотел сэкономить на бумаге.
Он вернулся к столу. Прошло с полчаса, и в комнату зашел мясник. Он был смертельно бледен и походил на огородное пугало в соломенной шляпе. Он сел в качалку и замер. Кошка хотела было запрыгнуть ему на колени, но он ее не пустил и сидел, глядя куда-то во двор, в пустоту.
Герм тоже смотрел на двор. Он думал обо всех тех местах, где есть лошади и куда мог бы отправиться и он. Ему хотелось быть там, где лошадей много и где он смог бы ездить верхом на всех них.
Тем не менее он встал, снял с крюка заляпанный кровью фартук. Надел его, завязал тесемки. Узел оказался на том месте, где раньше был пояс галифе, но ему казалось, что они все еще на нем.
1953
Просить прощения
Пер. Л. Беспалова
Ранним утром — в городе в эту пору стояла изнурительная жара — полицейская машина, патрулировавшая Канал-стрит[18], притормозила у обочины, и один из полицейских — в машине их было двое — высунулся из окна и поманил пальцем старика в черном котелке, старик нес за спиной большую картонную коробку, привязанную бельевой веревкой к плечу, в руке — другую коробку, поменьше.
— Эй, ты!
Но разносчик, то ли не расслышав оклика, то ли пропустив его мимо ушей, шел себе и шел. Тогда полицейский, что помоложе, рванув дверь, выскочил из машины. Подошел к разносчику, ухватил за коробку и развернул легко, точно перышко. Разносчик ошеломленно вытаращил на него глаза. Это был согбенный ссохшийся старик. Его огромные глазищи загорелись, точно в них лампочки зажгли, полицейского даже оторопь взяла, правда, ненадолго.
— Ты что, глухой? — сказал он.
Разносчик зажевал губами, что позволяло предположить — так оно и есть, но после некоторой паузы возопил:
