— Что везут, дяденька? — спросил Сергей, никогда не видавший такого длинного обоза.
— А вот сейчас, пожалуй, увидим, — отвечал Семен Степанович, указал вперед плетью.
Там, на крутом подъеме большака в гору, остановился скривившийся воз, около которого суетились люди. Когда подъехали ближе, оказалось, что у телеги сломалась задняя ось и два ящика, разорвав охватывавшие их веревки, свалились на дорогу. С одного соскочила крышка, и сквозь солому виднелась золоченая фарфоровая посуда. Возник с товарищами снимали остальные ящики с телеги и относили на обочину.
Одновременно с тем, что Семен Степанович и его спутники поравнялись с покосившейся телегой, сюда же от головы обоза прибежал пожилой человек с бритым лицом, в господской шляпе и кафтане с пелериной. Он с ходу ударил по уху возчика и начал ругать его за плохую увязку, за то, что не смотрел на дорогу, не бережет барское добро. И при каждом обвинении все бил по носу, по губам, по щеке. Русые усы и борода крестьянина пошли кровавыми пятнами, но он не оправдывался, только моргал глазами и между ударами кланялся.
Сергей посмотрел на дяденьку: неужто не выручит? Семен Степанович круто повернул своего вороного к телеге.
— Чей обоз? — начальственно спросил он, почти наезжая на человека с бритым лицом.
— Его превосходительства господина генерал-майора Михельсона, — отвечал тот, глянув на орден и обшитый галуном камзол Семена Степановича, после чего вновь повернулся к мужику: — Я тебя научу, печная сажа, за господское добро радеть!
Опененная морда дяденькиного жеребца снова надвинулась на плечо кафтана с пелериной.
— Разве в Невельской вотчине Иван Иванович уж и дом построил? — спросил дяденька.
— Строим сейчас, выше высокоблагородие, — отвечал бритый. — А вы изволите знать нашего генерала?
— Не один год вместе служили. А человека ты, друг любезный, зря уродуешь. По такой дороге диво, что одна только ось лопнула.
— Как же зря-с? По его нерадивости, может, посудины перебились, которых он и весь с требухом не стоит. А с кого генеральша взыщет? С меня-с! Ей по реестру подай, что в Питере принял, а то и шкуре твоей снова расти. Что про ось докладывай, про дорогу, — все без внимания…
— Аль строга? — спросил дяденька.
— Люта! — замотал головой бритый. Он вытер окровавленную руку о кафтан. — Прощенья просим, выше высокоблагородие. — И крикнул носившим ящики крестьянам: — Легче спущайте, пентюхи! Да новую ось скорее тешите, не ночевать тут!
